Книга Приятное и уединенное место - Эллери Квин

А его нелепые суеверия! Вообразите себе одного из крупнейших магнатов мирового бизнеса, великого могола Уолл-стрит, Парижской биржи и Ближнего Востока, отбрасывающим две последние буквы фамилии его отца, деда и прадеда да еще подкрепляющим это официальным документом, заверенным судьей, только потому, что количество букв в фамилии, с которой он родился, не соответствует его счастливому числу, таким образом мстительно подчиняя судьбу своей воле! И он действительно верит в эту чепуху! Никто, даже Марко, который рожден, чтобы стать апостолом пророка, не может с этим примириться, хотя и пытается изо всех сил. Только эта история с фамилией вызывает у меня симпатию к Марко и Джулио. Эдитта рассказывала мне, как давил на них Нино — Большой Брат, — убеждая выбросить последние две буквы из фамилии Импортунато, как сделал он. Но они так и не согласились.

Кажется, сегодня вечером я постоянно отклоняюсь от темы. Ни на йоту дисциплины! И я еще собираюсь стать Эмили Дикинсон[24]двадцатого столетия! Хотя как муза может соперничать с третью полумиллиарда долларов? Не говоря уже о привязанности к папе, который втянул меня в это, потому что не мог не запускать руки в чужую собственность? О, папа, дорогой папа, если бы я тебя не любила, черт бы тебя побрал, то позволила бы тебе гнить под землей на глубине шесть футов, где для тебя самое подходящее место. А ты бы попрощался со мной, очаровательно улыбнувшись и чмокнув меня в затылок, как всегда делал, когда я была маленькой и ревновала тебя к маме, чьего лица я теперь даже не могу вспомнить.

После обеда я перелистывала «Песни опыта» Блейка и наткнулась на «Ядовитое дерево».

Когда на друга был сердит,

То гневу я сказал: «Уйди!»

Злясь на врага, я промолчал.

И с этих пор расти гнев стал.

Его слезами поливал,

Его улыбкой согревал,

Пока однажды летним днем

Не вырос сладкий плод на нем.

Увидел яблоко враг мой,

Пробрался в сад во тьме ночной.

А утром мертвый он лежал

Под деревом, что я сажал.

Я много лет не перечитывала это стихотворение. По-моему, оно ужасное, хотя раньше я его обожала. Но именно это происходит теперь у меня внутри, где жар становится невыносимым. Сейсмограф может зашкалить, когда этого меньше всего ожидаешь.

Мы с Питером поспорили («Когда на друга был сердит») из-за места встречи. По какой-то причине это казалось очень важным нам обоим. Питер пребывал в одном из тех настроений, когда обычно угрожал втолкнуть зубы Нино ему в глотку. На сей раз он хотел подняться на крышу ресторана «Билтмор» на Сорок третьей улице с мегафоном, чтобы каждый, выходящий из вокзала Грэнд-Сентрал на Вандербилт или идущий в противоположную сторону по Мэдисон, в том числе репортеры, слышали, как он кричит о нашей любви, ниспосланной звездами. Потом он стал предлагать «Павильон», «Двадцать один» и другие жуткие рестораны, где бывают абсолютно все и где официант хамит вам и отказывается сажать вас за столик, кем бы вы ни были. Но я протестовала, объяснив, что в таких местах тайный телеграф работает бесперебойно и что сведения о нашей встрече достигнут ушей Нино в Аддис-Абебе или где бы он ни находился. «Ну и что? — ответил Питер. — Чем скорее, тем лучше».

В конце концов мне удалось уговорить его пойти в уединенный немодный ресторанчик, куда меня как-то водил папа и где не было риска нарваться на кого-нибудь из знакомых. Готовят там лучше, чем во многих шикарных заведениях, где вашему спутнику засчитывают даже взгляд, который девушка, продающая сигареты, позволяет ему бросить за вырез ее платья.

Я думала, что первое появление с Питером на публике меня взбодрит, но оно произвело совсем противоположное действие. Во-первых, выглядела я, безусловно, не лучшим образом. Не знаю, почему я решила надеть платье от Поццуоли — я его ненавижу, так как выгляжу в нем так, словно скрываю беременность. Такое платье подходит, только если вы на девятом месяце или если у вас слоновьи бедра. А на кашемировом пальто с воротником из русской рыси, выбранном мной как самое неброское из всех зимних пальто, которые мой щедрый супруг позволил мне купить, оказалось ужасное пятно спереди, которое я не могла скрыть, не распахивая пальто и не демонстрируя ненавистное платье.

Во-вторых, я боялась, что меня узнают, несмотря на все меры предосторожности.

А в-третьих, вместо того, чтобы проявить мужскую чуткость и вести безобидную застольную беседу, Питер снова стал уговаривать меня развестись с Нино и выйти замуж за него. Как будто я сама этого не хотела!

«Питер, какой смысл снова это обсуждать? — ответила я самым рассудительным тоном, каким только смогла. — Ты знаешь, что это невозможно. Я бы хотела глог[25]».

«В этой забегаловке, которую ты выбрала? — злобно усмехнулся Питер. — Они даже не поймут, о чем ты говоришь, дорогая моя. Предлагаю заказать пиво — это они поймут. И ничего невозможного не существует. Всегда есть какой-то выход».

«Мне холодно — я хочу чего-нибудь горячего, — сказала я. — И сарказм никогда не был твоим коньком. Повторяю, это невозможно. Я не могу оставить Нино. Он не отпустит меня».

«Как насчет обычного пролетарского «Тома и Джерри»?[26]Есть слабый шанс, что они знают о нем. Откуда тебе известно, что он не даст тебе развод, если ты ни разу его об этом не просила?»

«Нет, Питер! То, что ты целыми днями работаешь с Нино, не означает, что ты его знаешь. Говорю тебе, он не отпустит меня ни при каких обстоятельствах, даже если не считать чисто религиозных причин. Чувствую, мы зря пришли сюда».

«Неужели муж внушает тебе такой страх? Ну так я его не боюсь!»

«Знаю, дорогой, ты храбр как лев, а я обычный цыпленок. Кроме того, нужно думать о папе».

Уголки сексуального рта Питера сразу опустились. Эту тему мы стараемся не затрагивать. Питер знает, как я отношусь к папе, и пытается щадить мои чувства, хотя и без особого успеха. Питер приучил себя держаться на заднем плане, как подобает личному секретарю, но он слишком красив — высокий, широкоплечий, с золотистыми волосами и серыми, а временами голубыми или зелеными глазами (их цвет зависит от настроения), — чтобы оставаться незаметным все время. По крайней мере, я могу читать его мысли, как сигнал светофора. Сейчас готовился зажечься красный свет.

Очевидно, стремясь этого избежать, я чересчур сильно нажала на газ и разболтала то, о чем не говорила никому, особенно Питеру, причем наихудшим способом — представив это как забавную шутку.

«Давай не будем говорить о папе, — сказала я. — Знаешь, какое ласкательное имя я дала своему мужу?»

Питер прореагировал так, словно я в него выстрелила: