Книга Черная гора - Рекс Стаут

Всего этого Фриц не одобрял. Он полагал, что каждый человек, будь он даже Вулф, должен хоть изредка приглашать дочь, пусть и приемную, на ужин. Когда он изложил мне свою точку зрения, как это с ним иногда случалось, я пояснил, что Карла раздражает Вулфа так же, как и он ее, поэтому нормальные родственные отношения между ними невозможны.

Я последовал за Вулфом в кабинет. Карла сидела в красном кожаном кресле. Когда мы вошли, она встала и возмущенно сказала:

— Я жду вас уже больше двух часов!

Вулф подошел, взял ее руку и вежливо пожал.

— По крайней мере, ты сидела в удобном кресле, — пробормотал он, направился к своему собственному креслу, стоящему за столом, единственному, которое его устраивало, и уселся.

Карла протянула мне руку с отсутствующим видом; я пожал ее.

— Фриц не знал, где вы, — сказала она Вулфу.

— Верно, — согласился он.

— Но он сказал, что вы знаете про Марко.

— Да.

— Я сама услышала об этом по радио. Сначала я собиралась пойти в ресторан к Лео, потом подумала, что лучше обратиться в полицию, а затем решила прийти сюда. Я полагала, что вы будете удивлены, хотя лично меня ничего не удивляет.

Карла говорила с горечью и выглядела расстроенной, но я должен признать, что от этого она не стала менее привлекательной. Она оставалась все той же девушкой с Балкан, чьи пронзительные черные глаза так поразили мое сердце много лет назад.

Вулф прищурился и взглянул на нее.

— Ты говоришь, что пришла сюда и ждала меня два часа, чтобы узнать подробности о смерти Марко? Почему? Ты была к нему привязана?

— Да.

Вулф прикрыл глаза.

— Если я правильно понимаю, что означает слово «привязанность», — сказала она. — Если вы имеете в виду особое отношение женщины к мужчине — конечно, нет. Не так.

Вулф открыл глаза:

— А как?

— Нас объединяла преданность великой и благородной цели — свободе нашего народа! И вашего народа! А вы здесь сидите и строите гримасы. Марко рассказывал мне, что просил помочь нам — вашим умом и деньгами, но вы отказались.

— Он не говорил мне, что ты участвуешь в этом деле. Не называл тебя.

— Конечно, не называл, — презрительно сказала она. — Он знал, что тогда вы бы еще больше глумились над нашими идеалами. Вот вы сидите здесь, богатый, толстый и счастливый, в вашем прекрасном доме с великолепной едой, стеклянными оранжереями наверху, где растут десять тысяч орхидей, чтобы услаждать вас, и этим Арчи Гудвином, который, как раб, делает за вас всю работу и принимает на себя все опасности. Какое вам дело до того, что народ страны, в которой вы росли, стонет под гнетом, свобода задушена, плоды труда отнимают, а детей готовят к войне? Перестаньте гримасничать!

Вулф откинулся назад и глубоко вздохнул.

— По-видимому, — сказал он сухо, — я должен преподать тебе урок. Мои гримасы не имеют отношения к твоим чувствам и к твоему нахальству, а относятся к стилю и дикции. Я презираю штампы, в особенности извращенные фашистами и коммунистами. Такие фразы, как «великая и благородная цель», «плоды труда» или «задушенная свобода», — смердят, изуродованные Гитлером и Сталиным, а также их преступным окружением. Кроме того, в наш век потрясающего прогресса и триумфа науки призыв к борьбе за свободу значит не более того, что он велик и благороден; не больше и не меньше — это основное. Он ничуть не важней и не благородней борьбы за сносную пищу и хорошее жилье. Человек должен быть свободным, иначе он перестает быть человеком. Любой деспот, будь он фашист или коммунист, не ограничен теперь такими допотопными средствами, как дубинка, меч или ружье; наука создала такое оружие, которое может предоставить ему всю планету; и только люди, которые хотят умереть за свободу, имеют право жить.

— Как вы? — презрительно сказала Карла. — Нет. Как Марко. Он умер.

Вулф ударил рукой по столу:

— Я еще дойду до Марко. Что касается меня, то никто не давал тебе права судить меня. Я сделал свой вклад в борьбу за свободу — в основном финансовый — через те каналы и средства, которые мне кажутся наиболее эффективными. Я не собираюсь отчитываться перед тобой. Я отказался участвовать в проекте, который предлагал Марко, потому что сомневался в нем. Марко был упрямым, доверчивым, оптимистичным и наивным. Он был…

— Стыдитесь! Он умер, а вы оскорбляете…

— Хватит! — прорычал Вулф.

Его рык, казалось, подействовал на Карлу. Голос Вулфа сразу понизился на несколько децибел.

— Ты разделяешь общее заблуждение, а я — нет. Я не оскорбляю Марко. Я воздаю ему должное, относясь к нему так же, как при жизни; было бы оскорблением, если б от страха я мазал его елеем. Он не понимал, какими силами собирался управлять на расстоянии, не мог их контролировать, проверить их честность и преданность делу. Все, что он знал, — это то, что некоторые из них могли быть агентами Тито или даже Москвы.

— Это неправда! Он все о них знал, по крайней мере об их руководителях. Он не был дураком, и я тоже не круглая идиотка. Мы постоянно их контролировали, и я… Куда вы?

Вулф отодвинул стул и встал.

— Может, ты и не идиотка, — сказал он, — но тогда идиот — я. Я позволил нашему разговору превратиться в бессмысленный спор, хотя вполне мог бы это предвидеть. Я хочу есть. Я как раз ужинал, когда пришло известие о смерти Марко. У меня пропал аппетит. Я старался закончить ужин, но не мог проглотить ни кусочка. Я плохо соображаю на пустой желудок, поэтому собираюсь пойти на кухню и что-нибудь съесть. — Он взглянул на настенные часы. — Пойдешь со мной?

Она покачала головой:

— Я ужинала. И не могу есть.

— А ты, Арчи?

Я сказал, что не отказался бы от стакана молока, и вышел за ним. Фриц, отложив при нашем появлении журнал, глубокомысленно изрек:

— Голодающий мертвецу не помощник, — и открыл дверцу холодильника.

— Индейку, сыр и ананас, — заказал Вулф. — Я прежде не слышал это изречение. Монтень?

— Нет, сэр. — Фриц поставил индейку на стол, снял крышку, выбрал кусочек поаппетитнее и протянул его Вулфу. — Это моя собственная мысль. Я знал, что вы пришлете за мной или пожалуете сами, и мне хотелось приготовить для вас соответствующее изречение.

— Поздравляю. — Вулф ловко управлялся с ножом. — Быть принятым за Монтеня — это вершина, доступная очень немногим.

Я собирался только выпить молока, но созданное Фрицем творение из деревенского сыра и свежего ананаса, вымоченного в белом вине, являло собой нечто такое, перед чем не устоял бы даже Вышинский. К тому же Вулф предложил мне крылышко и ножку, поэтому отказываться, сами понимаете, было неудобно. Фриц положил на тарелку всякой вкуснятины и отнес ее Карле, но, когда минут двадцать спустя мы вернулись в кабинет, еда стояла нетронутой. Возможно, Карла была слишком расстроена, чтобы есть, но я ей не поверил. Она просто отлично знала, как раздражается Вулф, когда пропадает хорошая еда.