Книга Поля доброй охоты - Александр Прозоров

– Ветер по листве, шаги по траве, взгляд по небу, дыханье по тишине… Дети мы одной земли, одного неба, одного бога. Без зла и корысти пришел я к вам, духи лесные, и вы на меня гнева не держите. На одном лугу с вами отдохнуть позвольте, одной воды испить, одного хлеба преломить…

Олег замолчал, прислушался… Увы, не зашевелились в ответ обитатели крон и кустарников, не отозвались лесовики и травники, не улыбнулась его словам местная берегиня. Отвыкли они от внимания смертных, перестали слушать голоса путников, ушли куда-то прочь, в свои далекие края, тайные норы, заснули где-то в нетях до той неведомой поры, пока люди не позовут их обратно.

Ведун вздохнул, прошел десяток шагов вдоль русла, сломал две тонкие сухостоины, легко поломал об колено. Сложил костерок, запалил. Пока огонь разрастался – открыл рыбные консервы, с удовольствием съел. Банку хорошенько ополоснул в ручье, зачерпнул воды и поставил на огонь, добавил немного чая с шиповником. Вскоре ароматный бодрящий напиток закипел. Сняв банку с огня, Олег с наслаждением, крохотными глоточками, выпил варево – однако жажды не утолил, заварил себе чаю еще раз и только с третьей попытки вскипятил в банке уже обычную чистую воду, без всяких примесей. Дал ей чуть-чуть остыть и бросил в воду полиэтиленовый пакетик с желатином, который самолично почти сутки вываривал еще дома из бычьих костей. Пока клей грелся, достал из сумки и расстелил возле мотоцикла спальный мешок, лег на него, закинув руки за голову и глядя на полную луну, медленно ползущую к зениту.

– Хоть ты осталась такой, как прежде, красавица, – порадовался он. – Уж не знаю, кто еще на мой призыв в здешнем мире может откликнуться.

Луна моргнула, с высоты согласно гукнул филин. Поняв, что это был знак, ведун торопливо поднялся, вытряхнул из сумки свертки, раскатал тряпицы. Схватил рукоять, выдернул из воды пакетик с растаявшим желатином, выдавил его в отверстие. Вогнал следом хвостовик клинка и вскинул почти готовое оружие над головой:

– На море-океане, на острове Буяне стоит Алатырь-камень. Никому его не поднять, никому не опрокинуть, никому с места не двинуть, нет никого его сильнее. Принеси, ветер, силу с того острова, от Алатырь-камня, отдай ее моему мечу, чтобы не было силы в мире подлунном, способной клинок сей одолеть. Ты, Луна, светла и высока, чиста и прекрасна. Излей свет свой на мой меч, чтобы не было в мире клинка его прекрасней. Ты, мышка-норушка, выберись из своей норки, принеси мне силу земную, дабы отвагой меч мой напитался и вперед меня самого завсегда в бой стремился. Ты, лягушка-квакушка, принеси мне силу воды, дабы неутомим меч мой был, как и воды речные. К вам обращаюсь, духи лесные. От одного корня произрастаем, от одного бога рождены, одним воздухом дышим, одну воду пьем. Дайте и вы свою силу мечу моему, дабы земли просторы общие от ворога любого защитить мог. От воина злого, от колдуна черного, от зверя лютого, от проклятия иноземного отныне, присно и во веки веков!

Примотанный к руке Олега крестик вроде бы чуть нагрелся, реагируя на языческую магию. Это дало ведуну некоторую надежду. Может статься, еще и не сгинули окончательно в небытие духи земли русской? Поэтому, бросив пакетик в огонь, он вылил использованную воду, вскипятил свежую, заварил ароматный чай и оставил его с кусочком хлеба под ближним кустом. Угощение, обитателям лесов и лугов обычно недоступное, а потому особенно лакомое. Законченный меч ведун оставил застывать на сиденье мотоцикла, сам же забрался в спальный мешок и почти сразу уснул.

Разбудил путника подобравшийся к руке жар. Спросонок ведун решил, что это крестик предупреждает его о близком колдовстве, схватился за нож – но оказалось всего лишь, что на запястье упали пробившиеся через листву утренние солнечные лучи. Олег расстегнул молнию, приподнялся – и увидел ворона, сидящего на рукояти меча. Они встретились взглядами, граненая стекляшка на оголовье поймала утренний свет, выбросила сноп ярких зеленых лучей. Птица каркнула и взмахнула крыльями, поднялась в воздух, а примотанный к запястью крест неожиданно ожег кожу болью. Это была магия! Духи луны, ветра и земли откликнулись на его просьбу и одарили новый клинок своей силой! Теперь меч был не только легированным и закаленным, но и заговоренным. Так просто ни человеку, ни нежити перед ним отныне не устоять.

Чародейский обряд не просто поднял настроение ведуну – он словно изменил весь мир вокруг. Олег выехал на дорогу, и очень скоро из асфальтовой она стала грунтовой. Распаханные тракторами поля сменились узкими просеками, где темнели небольшие огородики с капустой или свеклой, но по большей части встречались укосы, на которых подсыхало упавшее ровными рядами сено. Избы в деревнях стали встречаться бревенчатые, темные, с торчащей из щелей паклей, а то и вовсе мхом. Виниловая вагонка и профнастил сюда еще не пробрались. Древние кирпичные храмы с провалившимися крышами за Пудожем сменились церквями деревянными. Поначалу – тоже ветхими, с гнилой кровлей, а затем уже более крепкими, окрашенными и застекленными. Еще два десятка километров – и храмы стали совсем уже новыми, с черными тесовыми крышами, на совесть продегтяренными от гнили. С каждым намотанным по пыльной грунтовке часом Середин словно погружался все глубже и глубже во времени. Вот исчезли с домов на его пути ондулин и металлочерепица, уступив место шиферу, тесу и дранке. Вот уже не стало бетонных и железных столбов, придорожные знаки теперь были нарисованы на дощатых щитах, а заборы, поначалу стыдливо превратившиеся в жердяные изгороди, сделались бревенчатыми, прикрытыми поверху резной тесовой черепицей…

Это было уже очень похоже на тот мир, по которому Олег так соскучился: монументальная ограда в полтора человеческих роста из полуобхватных бревен – кто их жалеет, бревна-то, в краю бесконечных лесов? Могучие ворота с широкой тесовой крышей, под которой легко могут укрыться от дождя с десяток путников, а дальше, во дворе – многоярусные хоромы с причудливо гнутыми крышами, с высокими стрельчатыми окнами, резными ставнями, ветровыми досками… Если бы не кресты на шатрах и луковках – истинно княжеские хоромы. А так – скорее всего какой-то монастырь.

Но у Середина появилось ощущение, что еще немного – и он, миновав христианскую эпоху, легко вкатится в самое язычество с его просторными и открытыми солнечными святилищами, с венками из цветов и жертвенными кострами, с хороводами и праздниками.

Многоярусные монастыри с бревенчатыми заборами стояли уже в Каргопольском районе, и, миновав второй из них, Олег въехал в деревню Самково. Спрашивать дорогу на хутор не пришлось: ядовито-зеленая стрелка с надписью «Хутор Лукошин» и коряво нарисованной желтой корзинкой красовалась на стене местного магазинчика, возле которого Середин как раз и собирался притормозить и пообщаться с туземцами.

Теперь нужды в этом не было – путник нажал пяткой на переключатель передач и добавил газу, выруливая на песчаную грунтовку, уходящую между высокими зарослями пыльной сирени. Еще пять километров через совсем юный, светлый низкорослый березняк – и впереди показался опрятный двор, обнесенный деревянным забором из нашитых «елочкой» досок и с новеньким двухэтажным домом внутри. Разумеется – рубленым. На перекладине над калиткой возвышалась полуметровая корзина, сплетенная из чего-то, похожего на обрезки автомобильного тента. Олег понял, что это «бренд» хутора, зарулил к скамейке у ворот и заглушил двигатель.