Книга Мой личный врач - Нора Дмитриева

– А здороваться не нужно? – строгим голосом спросила Агнесса.

– Здрассьте… – кивнул юный велосипедист и, совершив лихой вираж, укатил по дорожке за угол дома.

По дороге Агнесса сообщила мне, что прислуга живет в отдельном здании, но я, как и нянька младшей хозяйской дочери, буду проживать в господском доме. Комната расположена рядом со спальней Веры Дмитриевны, моей подопечной.

Отведенное мне жилье находилось на третьем этаже, куда мы поднялись на бесшумном, сверкающем белым металлом лифте. Комната была обставлена элегантно, но безлико, и напоминала номер в хорошей европейской гостинице. К ней примыкала совмещенная с туалетом ванная комната с биде и душевой кабиной. Персик, вместе со мной осматривающий свои новые владения, мурлыкнул. Я подняла крышку унитаза, кот прыгнул в белоснежную чашу и устроился писать, поза его при этом была сосредоточенно-величественной.

– Надо же, – умилилась Агнесса, – может быть, он еще за собой и смывать умеет?

– Пока нет, – ответила я, – но, думаю, со временем научится.

Персика притащил Костик через неделю после того, как мы похоронили нашего любимого старенького Рэдочку. Я тогда старалась как можно реже бывать дома, чтобы не травить себе душу, нечаянно наткнувшись то на его щетку, то на мячик, которым он играл до последних дней.

Зять гордо сказал, что разорился аж на сто рублей, купив животное у какой-то бабуси у входа на ВВЦ, потому что мне, как каждой приличной старой деве, следует завести себе кота. Я, конечно, возмутилась и хотела его выставить вон, но Костик сунул мне в руки пушистый клубочек черно-серебристой шерсти, украшенный курносым носом, грудкой цвета персика, мощными, короткими мохнатыми лапками и огромными изумрудными глазищами. Клубочек жалобно мяукнул, сердце мое растаяло, и с тех пор мы живем душа в душу, правда, Персик с самого начала нашей совместной жизни решил, что он в доме главный, поэтому снисходительно воспринимает меня в качестве обслуживающего персонала при своей царственной особе.

Оставив кота осваиваться на новом месте, мы спустились с Агнессой на лифте на цокольный этаж, в кухню.

Кухня была огромной, сверкающей всяческой иноземной техникой. Посреди нее стоял большой разделочный стол с мраморной столешницей, чем-то напоминающий мне прозекторский, на котором грудастая, пышнобокая тетка в белоснежном поварском облачении раскатывала тесто. Ее круглая мордаха с пухлыми розовыми щечками, курносым носиком и глазами цвета незабудок светилась добродушием и лукавством. На полненьких ножках, облаченных в шерстяные носки и шлепанцы, просматривались вены с варикозным расширением. Увидев нас, она тут же отложила скалку и, уперев руки в бока, голосом обиженного ребенка вопросила:

– Агнесса Николаевна, нет вы мне скажите, почему я не могу все сама приготовить для детского праздника? Почему нужно в ресторане десерты заказывать? Я же знаю, как они делают: сунут в мильфёй[1]мороженую малину, а сдерут, как за свежую.

Домоправительница снисходительно потрепала ее по плечу.

– Люсенька, успокойтесь. Так решила Галина Герасимовна, поэтому этот вопрос не обсуждается. Ну а потом, вам же легче, мороки меньше…

– Ну не знаю, не знаю. – Повариха несколькими взмахами ножа рассекла раскатанное тесто на несколько кусков и с ловкостью фокусника начала сворачивать из них разные финтифлюшки. – Люди они, конечно, богатые, и деньги ихние, но чтобы вот так их на ветер выбрасывать…

Продолжая ворчать себе под нос, она достала из роскошной итальянской электроплиты противень, и густой аромат свежей выпечки заставил меня сглотнуть слюну.

Через минуту на обеденном деревянном столе, расположенном возле стрельчатого окна, стояли чашки со свежесваренным кофе, блюдо с горячими плюшками, миски с медом и джемом, тарелки с ломтиками колбасы и домашней буженины.

– Угощайтесь, пожалуйста, – приветливо улыбнулась мне Люся и, обратившись к Агнессе, тихо, но так, что я услышала, спросила: – А они кто будут?

– Это Лиза, она на месяц заменит Наталью Павловну, – достаточно громко ответила воспитанная домоправительница, не желающая шептаться в обществе.

– Что-то они на сиделку не больно похожи, – окинув меня взглядом с головы до ног, задумчиво заметила повариха, и в голосе ее явно чувствовалось некоторое сомнение в легитимности моего присутствия.

По-моему, я покраснела. Честная Люся, не желающая выбрасывать на ветер хозяйские деньги, с детской непосредственностью угадала мою шпионскую сущность. И мне представилось, как парень в камуфляже с пронзительными чекистскими глазами приставляет к моему горлу пистолет и вопрошает сквозь стиснутые зубы: «Ну ты, папарацци гребаная, признавайся, кто тебя к нам подослал?..»

– Почему же это я не похожа на сиделку? – спросила я Люсю.

– Да взгляд у вас больно тяжелый, пристальный, и ласковости в нем нету. А у сиделки, у нее ласковость во взгляде должна присутствовать, чтоб, значит, больному приятно было, и голос такой журчащий, успокаивающий, а у вас он резкий, прямо командирский.

– Наверное, это оттого, что я волнуюсь: я ведь еще никогда не работала в частных домах, только в больнице…

– Ну да… В больнице-то, особенно там, где простой народ лежит, ласковость особливо не нужна, там все больше криком обходятся.

Не знаю, удалось ли мне усыпить сомнения Люси насчет моего, скажем так, законного пребывания на ее территории, но тут, на мое счастье, лифт открылся, и из него вышел невысокий коренастый мужчина лет сорока пяти в светлых полотняных брюках, тонком, под горло, свитере и с легкой спортивной курточкой в руках.

– Всем дамам – доброе утро! – Он быстрым, упругим шагом подошел к столу, швырнул на подоконник куртку, плюхнулся на стул и потребовал:

– Люсьенда, мне чашку чая покрепче и чего тут у тебя еще есть.

Наливая чай, Люся-Люсьенда, чуть кокетничая, обратилась к мужчине:

– Антон Зиновьич, вы вот опять на кухню завтракать пришли, а молодая хозяйка ругаться за это на меня будут…

– А мы ей не скажем, – ответил мужчина, укладывая на хлеб впечатляющий ломоть буженины.

– Так донесут же, а потом вон она, телекамера-то, зыркает.

Я подняла голову в направлении, указанном поварихой, и действительно, прямо на меня из угла кухни пристально смотрел глазок телекамеры. Я поежилась, отвернулась и принялась исподволь рассматривать хозяина дома. Теперь я поняла, почему он избегал фотокамеры. Господин Шадрин А. З. был определенно и безоговорочно некрасив: короткая шея, по-обезьяньи длинные руки, лобастая голова, смуглая бугристая кожа лица, свидетельствующая о перенесенном в молодости мощном фурункулезе, длинный, хрящеватый, несколько скошенный набок нос, нависающий над большим ртом с выдвинутой вперед толстой нижней губой, и до синевы выбритый массивный подбородок. Скрашивали сей неприглядный «пейзаж» лишь ровные белые зубы, густая шевелюра цвета соли с перцем и близко посаженные яркие карие глаза – умные, ироничные глаза сильного и властного человека, привыкшего относиться к окружающему его миру как к подарку на свой день рождения.