Книга Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко

Собственно, на базе вообще кормят прекрасно. Если бы Накамура мог, он пересылал бы матери не только деньги, но и еду – он просто не может столько съедать. Свинины – сколько угодно, сладкие пироги, фрукты. Только иногда – варёный гаолян для очищения желудка.

Накамура подходит к нужной камере – № 14, за поворотом. Тут содержится Изуми. Она живучая. Она сумела победить чуму, и больше её пока не трогают – нужно, чтобы она полностью восстановилась для следующих экспериментов. Она восстанавливается слишком быстро: Накамура умоляет её болеть чуть дольше, он просовывает ей слабительное через отверстие в двери, пусть её лучше несёт несколько раз день, зато точно не заберут на исследование тифа или риккетсий.

Он открывает окошко.

«Изуми», – шепчет он.

Её лицо перед лицом Накамуры. Она очень красива, хотя измождена. Она намеренно поддерживает себя в таком состоянии. Лишнюю еду она передаёт Накамуре. И ещё она много курит. Заключённым выдают по одной пачке в три дня, но Накамура снабжает её сигаретами, крепкими, американскими «Лаки Страйк». И ещё он передаёт ей купленное в магазинчике при базе нихонсю – чтобы вызывать похмелье. Всё это для того, чтобы она могла жить.

Она кладёт руку на полочку, куда ставится еда. Он накрывает её руку своей.

Изуми на удивление хорошо говорит по-китайски. Её взяли, потому что она показалась подозрительной, на улице Харбина. Схватили и отвели к какому-то подполковнику, который долго её расспрашивал, а потом отдал на поругание солдатам. «Шпионка! – сказал он. – Изменница!» Накамура не знает, чему верить. «Я просто жила в Китае, потому что мне так хотелось», – говорила она. «Во время войны?» – спрашивал он. «А почему бы и нет?»

Эта её безрассудная смелость бросила её в железные объятия отряда 731. Она всё делала неправильно. Она плюнула в лицо тому подполковнику, она не отвечала на вопросы, она проявила характер. Что ж, вот он, твой характер, девочка, тонет в чуме и тифе.

Она могла бы не стараться выглядеть больной. Она могла бы кричать: я здорова, пытайте меня дальше, вводите мне свою дрянь, я сдохну, пусть я сдохну. Но она не делала этого – потому что был Накамура, и он просил её жить. Ради этой просьбы она ела слабительное и курила по три пачки в день.

«Здравствуй», – говорит Накамура.

Она слабо улыбается. В этой улыбке – приветствие.

Она не любит его, но у неё нет никого другого. Накамура этого не замечает.

«У нас пара минут». – «Ты платишь чьей-то жизнью за право увидеть меня ещё раз».

Он не может просто выйти отсюда, миновать часового, вернуться в лабораторию или в казарму. Он может выйти только с конвойным, чтобы оправдать своё присутствие. Это дорогого стоило – втереться в доверие к Иосимуре, причём настолько, что тот стал посылать лаборанта за «брёвнами».

Сейчас нужны две женщины – китаянка и, желательно, русская. Если нет – можно кого-то из монголок, их три или четыре. Накамура вспоминает девушку, которую увёл некогда с собой Исии Сиро. Высокую, с чёрными волосами и кругами под глазами. Её нет в общих камерах. Может, её нет вообще нигде. Её прах – в общей могиле, без имени.

Женщин нужно привести не в лабораторию № 5, а вывести на северный двор. Предстоит поездка к «ящику смерти». Всё это довольно необычно, поскольку для «ящика смерти» чаще всего используют отходы. Искалеченные «брёвна», не годные для обычных экспериментов.

«Прости меня», – говорит Накамура.

«Ничего».

Изуми знает, что никто не вытащит её из камеры – ни Накамура, ни сам Господь Бог.

«Война скоро окончится. Говорят, что Япония терпит поражение», – говорит Накамура.

Она улыбается.

«Моя смерть – вклад в нашу победу». – «Я не хочу победы».

Ты врёшь себе, Накамура? Чего ты хочешь, победы или любви?

Он не отпускает её руку. Через отверстие виден кусок стены камеры. К стене прикреплена сигаретная пачка, на которой висит потёртая куртка Изуми.

«Чем ты её приклеила?»

«Рисовыми зёрнами».

Перед глазами Накамуры встаёт Изуми, которую вскрывают заживо. Сначала заражают тифом, а потом кладут на операционный стол и вскрывают, чтобы смотреть, как болезнь проходит внутри организма. Человек живёт так ещё несколько дней.

В Средневековье существовало поверье о живом компасе. Собаке наносили рану холодным оружием. Оружие оставалось в портовом городе, а собаку держали в трюме корабля, причём ране не давали зажить. Оружие, лежащее на круглой подставке, всегда показывало направление, в котором шёл корабль. Оно рвалось закончить своё дело, добить зверя.

Двадцатый век вернул это поверье в лаборатории 731-го отряда. В цивилизованную высокотехнологичную Японию. Незаживающая рана на теле человека – она же незаживающая рана на теле страны. На теле человечества.

«Пора».

Они могут прикоснуться губами к губам – нужно просто нагнуться. Но нет – Изуми уже исчезает в глубине камеры, Накамура идёт дальше.

Он выбирает двух женщин. Русских, как назло, нет. Приходится брать монголоидную девушку лет двадцати, крепкую, цепкую, злую. С помощью часового он надевает на неё наручники. Китаянка покорна, она идёт сама.

Часовой открывает двери камер и помогает довести «брёвна» до выхода. В принципе, за заключёнными должны идти двое, но Накамура уже не раз доказывал, что спокойно справляется один. Доверие Иосимуры ему на руку.

Он проходит лабораторный блок насквозь. Тут его ждёт открытый джип. За рулём, как ни странно, Мики.

«Надо поторопиться, остальные уже в пути».

«А где шофёр?»

«В госпитале».

Слишком много заболевших среди солдат и вольнонаёмных. Нельзя работать со штаммами опасных болезней и быть абсолютно чистым. Однажды в лаборатории разбилась пробирка с возбудителем газовой гангрены в питательной среде. Трое пострадали: у одного – спина, у другого – ноги, у третьего – лицо. Последний смотрел на себя в зеркало – уже после лазарета – и не мог жить. Он повесился в казарме, когда там никого не было, на рукаве собственной рубахи.

Накамура не решается спросить, далеко ли ехать. Он солдат, его работа – выполнять приказы.

Джип выезжает из северных ворот и сворачивает на восток.

«Бывал там?» – спрашивает Мики дружески.

«Нет».

Он только слышал о «ящике смерти». Последнее пристанище выживших.

Джип едет довольно быстро, свежий ветер из окон раздувает волосы женщин. Они сидят в заднем отсеке, отделённом от пассажирского салона решёткой. На них наручники, глаза завязаны, во рту у каждой кляп.

Асфальт исчезает, дорога становится песчаной, а затем практически исчезает. Джип едет по полю, впереди виднеется частично обрушившийся забор из красного кирпича. Местами он густо покрыт плющом, местами в проломах растут кусты. Ворот нет, хотя когда-то они были: ржавые металлические решётки валяются в траве по обе стороны большого пролома в стене.