Книга Лучшее место на Земле - Екатерина Белецкая

– Вам плохо? Ну вы и горазды… Плохо?

Нет, блин, хорошо, не видно разве? Смотрит, ждет. Хочет, чтобы ответил? Какой это язык и почему я его знаю? Очень знакомый язык. Вот только сил говорить нет. Что-то, кажется, и дышать сил тоже нет…

– Тахикардия под двести… Так, вы, двое, – быстро сюда носилки. Сейчас поднимем в палату. Лифт работает?

– Вроде утром работал один.

– Хорошо. Сейчас же в палату, и кардиолога срочно. Надежда Ивановна, срочно – это значит прямо сейчас, а не когда он соизволит дообедать. Все, марш-марш!

Только бы не упасть. Как можно упасть, когда сидишь? Да запросто.

– Молодой человек, вы меня понимаете?

Разговор тет-а-тет. Хорошо, надо все равно попробовать вспомнить язык, верно? Говорить удобнее, когда видишь собеседника, но выбирать не приходится. А еще удобнее говорить, когда есть чем дышать.

– Да…

Язык не слушается.

– Хорошо. Не волнуйтесь, сейчас мы вам поможем. Сядьте пока что поудобней, дышите глубже. Лечь не хотите?

Хочу?.. Я сейчас, кажется, и в самом деле лягу, хочу я этого или не хочу. Подхватил, смотри-ка. Да, лежа лучше… только голова, предательница, кружится, и в глазах темно. А вот дышать стало полегче немного…

– Скажите, как вас зовут?

Меня?.. Вот это фокус… как же меня… Господи, конечно же…

– Ит. Биэнн Соградо Ит… но я не помню…

– Ничего, это ничего. Потом все вспомните. Сейчас будет лучше, потерпите немного. Ага, вот они. Ребятки, не трясите лишнего, но быстренько.

Лязг, шум, гулкий коридор, шаги, плавно раскачивающийся мир; солнечные прямоугольники на паркетном полу, под странным углом, и потолок словно наизнанку, снова шаги, почти неразличимые голоса… звяканье, стук стекла о металл, запах – спирт? Похоже… Болезненный укол куда-то в предплечье, шипенье – сжатый воздух?.. Что это?.. Вялость, слабость, силуэты плывут, растекаются, меркнут…

* * *

…что…

Кристально-прозрачное.

Теперь все – кристально-прозрачное, я вспомнил.

Меня зовут…

Меня зовут Биэнн Соградо Ит, мне двести тридцать пять лет, я работаю агентом в мобильном подразделении Официальной Службы, локация подразделения – Орин.

Я являюсь представителем двух рас, рауф и людей, у меня совмещенный геном. Практически всю свою жизнь, за исключением самого ее начала, я считал себя в большей степени гермо, нежели человеком, но работал и с одной расой, и с другой.

У меня была постоянная тройственная семья. Двое гермо, мы – и наш муж. Вторая семья являлась браком по договору. У меня был сын.

А здесь я оказался потому…

Потому что…

…что…

Потому что умер Фэб.

* * *

В голове – сумятица, полная. Растерянность и сумятица. Первые дни Ит вообще ничего не понимал, и слава богу, что его не трогали. Большую часть дня он лежал в полусне-полуоцепенении и пытался как-то собраться с силами, но мысли разбегались в разные стороны, и, едва начав о чем-то думать, он оказывался один на один с растерянностью и страхом. Снова и снова накатывала, словно волны, боль от страшной потери, которая, как ему казалось, была буквально вчера, а оказывается, прошло больше года, и теперь…

Совершенно ничего не понятно.

Ладно, попробуем мыслить логически.

Сначала…

Не получается сначала. Потому что начала нет.

А не все ли равно, если вдуматься?

Действительно, все равно. Потому что на самом деле действительно больше ничего нет. И уже не будет. Была семья. Был Фэб, которого они оба очень любили. Была Орбели-Син. Был Фэб-младший. Был дом Фэба, дом Орбели. Была работа. Была спокойная уверенность в собственном завтра.

И в одночасье ничего не стало.

Нет, не совсем так. Не в одночасье, конечно. Фэб был стар, более чем стар, и умер он…

Он умер просто от старости, стараясь держаться до последнего.

Умер в своем родном доме, у них двоих на руках.

А потом…

Потом рыжий сделал что-то… или сказал что-то… проблема в том, что я помню, что именно он сказал, но это причиняет такую боль, что сознание, кажется, блокирует эти слова автоматически. Полностью.

И в тот момент я понял, что нет больше ничего.

Ни дома.

Ни семьи.

Ни, видимо, даже работы, потому что работать с ним рядом после этих слов просто не получится и…

И я что-то сделал.

Что-то сделал, и в результате оказался… где-то.

Непосредственно – здесь.

Не знаю, что такое это здесь.

Впрочем, все равно.

* * *

Федор Васильевич приходил ежедневно, но обычно совсем ненадолго. Вежливо здоровался, бегло осматривал, делал какие-то пометки в маленьком, переплетенном в линялую кожу блокнотике. Пожилой сухощавый человек, всегда гладко выбрит, подтянут, отстраненно доброжелателен. Всегда спрашивает, не нужно ли чего-нибудь.

Нет, спасибо, ничего не нужно.

Мне действительно ничего не нужно.

Разве что понять, для чего вы меня спасли.

Я не хотел, чтобы меня спасали. Я сделал все, чтобы меня не спасли. А вы взяли и для чего-то спасли – и вот я тут, в неизвестности, живой снаружи и мертвый изнутри.

Зачем?

– Ит, нам не нравится ваше состояние. Оно явно вызвано не травмой и не последствиями комы. Мы хотим помочь вам, понимаете?

– Да, понимаю. Спасибо, мне ничего не надо. Все нормально.

– Вы говорите это третью неделю. И ни разу за это время даже не вышли из палаты. Я полагаю, что происходящее с вами – последствия какой-то психологической проблемы. Вы не хотите поговорить об этом?

– Нет.

– Молодой человек, я бы все-таки попросил вас…

– Я не молодой и не человек. Я как минимум впятеро вас старше. То, что я выгляжу подобным образом, обусловлено только тем, что я – больше чем наполовину рауф пола гермо. Я уже говорил вам об этом, и…

– Вы только не волнуйтесь и простите меня, пожалуйста. Мне почему-то кажется, что, если вы расскажете, в чем проблема, вам станет легче.

Вот тут вы, Федор Васильевич, сильно ошибаетесь. Легче мне не станет. Рассказать, конечно, можно, это не изменит ничего и ни на что не повлияет. А мне станет, наверное, еще тяжелее… так мне и надо, впрочем.

– Я не вижу в этом смысла. Вы все равно не поймете большую часть того, что я буду объяснять. И много слов просто не переводится на русский язык.

– Но все же давайте хотя бы попробуем.