Книга Понятие о сокровище - Ирина Игоревна Голунцова

Дисмаса в Шотландии? — от остроты моего вопроса Рэйфа аж перекосило. — У тебя длинные руки, а у меня большие уши. Я слышала, как вы обсуждали с Нейтаном возможность исследования собора, и третье колесо в телеге вам не нужно. Что изменилось? Нейтан со смертью брата потерял всякое желание помогать тебе?

Меня трясло от злости, от отвращения. Смерть Сэма омрачила малейшее упоминание о сокровищах Эвери, и окунаться вновь в это дело мне хотелось также, как и в яму с бараньей кровью.

Видя, что разговор начинает не столь пугать, сколько раздражать меня, Рэйф умолк, напряженно выдохнув, и выпрямился.

— Мое предложение, — сказал он твердо, но тихо, чтобы никто их не услышал. — Я вытаскиваю тебя отсюда, а ты взамен завершаешь начатое дело.

Начатое дело? Я в недоумении изогнула бровь.

— Алмаз.

Теперь по лбу вверх поползла и вторая. От нехватки слов я смогла издать лишь сдавленный смешок. Мне даже не хотелось подмечать, что повторная попытка выкрасть алмаз равносильна самоубийству, вопрос совершенно в другом:

— На кой черт он тебе нужен?

— Это уже не твое дело.

Все это выглядит, как отвратительный спектакль одного актера, и быть марионеткой, пляшущей под дерганья за ниточки, мне не хотелось. Рэйф предлагал свободу, не знаю как, но этот змей найдет лазейку, чтобы вызволить меня из тюрьмы. Но наведываться повторно в дом Гонсалеса… меня едва не передергивает от страха, от образов скалящихся собак.

— Нет, спасибо, — жестко решаю я. — Мне еще жизнь дорога.

Мужчина как-то беззаботно пожимает плечами.

— Подумай над моим предложением. Я приду через три дня и рассчитываю услышать положительный ответ. — Поднявшись из-за стола, он бросил напоследок: — Надеюсь, мы все же встретимся. Держи ухо востро.

Держать ухо востро. «Он смотрит их глазами». Дерьмо!

Стоило ли говорить, что теперь просторная комната свиданий напоминала единственный безопасный островок посреди кишащего акулами моря? Рэйф ушел, бросив слова, словно семена, прорастать ядовитыми корнями у меня в голове. Теперь каждый, кто попадал в поле моего зрения, становился оборотнем — одно мгновение и, гляди, обнажит клыки.

Не знаю, от чего меня сильнее трясло — злости или страха. Ублюдок подставил меня, слухи наверняка поползут, хотя, черт возьми, зачем я паникую? Успокойся, Джулс, он просто хотел запугать тебя. Как заключенные узнают, что именно он приходил к тебе, да и с какой целью? Ну и какая разница — приходил и приходил. Да и кто приходил? Кто? Как они узнают?

Да, заключенные, может, и не узнают… а вот охрана всеведущая. От них ничего не скроешь, уж что касалось свиданий с посетителями — точно. Уж и не припомню, когда в последний раз нервозность брала верх столь рьяно. Наверное, в первые дни пребывания за решеткой, когда от каждого колючего взгляда ждешь беды.

Целый день коту под хвост, а ведь так хорошо начинался — с голубого чистого неба. От нервов еда даже не лезла — пришлось запихивать через силу, жевать разваренную пасту, подавляя рвотные позывы. Из упрямства. Силы понадобятся. Силы можно найти и в липком куске макарон со вкусом мяса. Даже на дне опустошенной души.

Под вечер паника отпустила, а на следующий день так вообще исчезла, как дурной сон. Я боялась, действительно боялась, что кто-то подкрадется и ударит ножом, побьет, прижмет к стенке. Кто-то посматривал на меня с жгучей улыбкой, надзирательницы, как показалось, не спускали взгляда. Словно я резвая собачка, которую впервые отпустили с поводка — главное, чтобы в лес не удрала.

Умеешь ты запугать, Рэйф. Умею и я себя запугать. Жизнь в приюте научила оглядываться по сторонам, следить за своими вещами и спиной — какой бы дружной ни была наша небольшая компания, рядом находились и другие дети. Которым не нравилось наше чувство превосходства, наша прозорливая игра в воров, перешедшая на новый уровень. И здесь также. Если подумать, мало что изменилось — я все также заперта в четырех стенах, принадлежа к низшей касте числа аристократов.

И, как полагается моему негласному чину, в душ я тоже захожу последней. Жду вместе с другими молодыми девчонками, теребя кусок мыла, когда закончат женщины. Ненавижу это — общие душевые. В приюте было также. Никакого уединения, так или иначе взгляд скользнет по чужому телу. Эта мыльная вода с пузырьками, забирающая грязь, волосы и порой черт знает что. Хуже другое — в приюте ты ждал, когда кто-то помоется, здесь еще приходилось терпеть сладострастные вопли. Душевые были одним из немногих мест, где парочки находили хоть какое-то уединение для секса.

В такие моменты, когда довольные мадам выходили из душевых, обмениваясь сладкими улыбками, ты заходил внутрь и сжимался от давящей атмосферы. Кто бы мог подумать, что секс так скоро начнет ассоциироваться с запахом мыла и плесени. Не знаю, как насчет других девочек, что смиренно ожидали со мной в раздевалке, но я едва могла смыть с себя налет минувших дней.

Разговор с Рэйфом Адлером все никак не выходил из головы. Он может вытащить меня отсюда. И не придется терпеть неудобства, строгий режим, чувство дискомфорта и загнанности. Запах мыла и плесени.

Когда лицо затянула пенная пленка, звуки хлюпающих шагов показались неожиданно близкими, и куда большей неожиданностью стал удар под колени. Все еще жмурясь от мыла на лице, держа руки у лица, я почувствовала не только боль в коленях от приземления на кафель, но и веревку на шее. Адреналин за долю секунды подскочил до отметки «критично». Рассуждать о тактических ходах было некогда, мне лишь повезло, что веревка зацепилась за руку, а не плотно прилегла к шее.

Дернувшись вперед со всей имеющейся силой, я перекинула через плечо нападавшую, которая взвизгнула и шлепнулась на пол. Разлепив глаза и первым делом ощутив жжение, я узнала одну из девочек, которая ожидала со мной в раздевалке. Она болезненно корчилась, хватаясь за локоть — падение голышом на скользкий кафель дело не из приятных.

Секундная пауза стоила мне толчка в спину, и теперь я прочувствовала на себе всю прелесть падения на разогретый мокрый пол. Вторая девчонка уже подлетала, желая наброситься с мелкой заточкой.

Не знаю, что испугало меня сильнее — самодельный кол из зубной щетки или же горящая ярость во взгляде итальянки. Но глядя в перекошенное злостью лицо, размытое поднимающимся паром, я протрезвела. Это не игра, не тренировка. Девки хотели убить меня, заколоть, как собаку, посмевшую укусить руку их хозяина.

Сердце болезненно сжалось от ужаса, легкие с шумом выпустили воздух. Боль, что заливала мою грудь отравляющей ртутью, заставила