Книга Что осталось от меня — твое - Стефани Скотт

воды, а вот дедушка прячется под зонтом от солнца, хотя он и так сидит в тени дерева.

У меня есть и другие воспоминания, но они не связаны с нашим домом в Симоде. Это обрывочные воспоминания, будто короткие вспышки света. Заглядывая в глубины памяти, я вижу, как береговая линия выпрямляется, узкие скалистые заливы Симоды сменяются открытой бухтой, и слышу, как мои босые пятки шлепают по бетону. Я бегу и бегу. Образы расплываются и ускользают. Я вижу покачивающуюся на волнах яхту с туго натянутыми парусами. Чувствую, как чьи-то сильные руки подхватывают меня и поднимают в воздух. Отворачиваюсь от яркого солнца, отражающегося в объективе фотокамеры. Мужская рука протягивает мне рожок с мороженым из адзуки. У мужчины длинные изящные пальцы. Эта рука не принадлежит моему отцу.

Ни на одном из слайдов, хранящихся в подвале дедушкиного дома, мне не попадалось ничего похожего на эти образы, и ни на одной из наших фотокарточек я не встречала изображения той просторной бухты. Но иногда я просыпаюсь ночью, чувствуя во рту карамельную сладость красных бобов. Прохладный ветерок доносит голоса людей, как будто бы говорящих на расстоянии, но, возможно, это всего лишь тихий шелест вентилятора, вращающегося под потолком, а сладкий аромат — просто запах сдобных булочек, остывающих на столе в кухне. Ханна, экономка дедушки, учила меня их печь.

Однажды я спросила дедушку: откуда могли появиться в моей голове эти странные воспоминания? Он ответил, что все они связаны с нашими каникулами в Симоде. Но когда я продолжила вопросительно смотреть на него, дедушка засмеялся и махнул мне, чтобы я села на стул возле его рабочего стола. Он потянулся к лежащей на краю стопке книг, его пальцы быстро пробежали по твердым корешкам и мягким переплетам.

— Ну, что мы почитаем сегодня? — спросил дедушка.

Годы спустя, когда я стояла все в том же кабинете моего дедушки, нити лжи, оплетшие мою жизнь, начали наконец распутываться. Я должна была выступать перед студентами-старшекурсниками юридического факультета в Тодае. На мне был темно-синий костюм, волосы стянуты в гладкую прическу. Вид у меня был безупречный, но, увы, несчастный — потому что я потеряла конспект своего выступления.

Помню, я склонилась над дедушкиным столом, беспорядочно шаря среди лежащих на нем бумаг. Я сдала экзамены в Коллегии адвокатов год назад, и моя стажировка в Верховном суде города Вако[15]подходила к концу. Многочисленные папки с материалами, накопившиеся за долгие месяцы работы с разными судьями, прокурорами и адвокатами, были навалены повсюду. Дедушка уехал с друзьями отдыхать в одном из онсэнов[16], но еще задолго до поездки он уступил мне свой кабинет, слишком обрадованный моим выбором профессии и поступившим предложением работать в «Номуро и Хигасино», чтобы подвергать сомнению законность моего вторжения в его владения.

Покончив с поисками на столе, я переместилась к большому кожаному креслу и принялась рыться среди папок, оставленных на сиденье. Утомленная ежедневными поездками в Вако и обратно, я частенько засыпала прямо в кресле с бумагами в руках. В прошлом году я взяла дополнительные дела, рассчитывая выделиться среди других стажеров. Также я усердно трудилась, чтобы создать хорошую репутацию среди адвокатов и прокуроров, однако недостаток сна стал сказываться все чаще.

Я стояла на коленях возле кресла и как раз потянулась к стопке бумаг, которые могли оказаться нужными мне записками, когда зазвонил телефон. Вся моя жизнь была собрана в этой комнате: сертификаты из школы, диплом университета и помещенная в рамочку статья из газеты, посвященная одному из самых знаменитых судебных дел самого дедушки. Каждое утро дед, сидя за завтраком и наслаждаясь своей любимой холодной лапшой, вырезает новости из крупных газет, чтобы я была в курсе событий, происходящих в стране и мире. Я прочитала все статьи и документы, хранящиеся в этой комнате, я действительно в курсе историй, происходящих за стенами этой комнаты, за исключением одной — моей собственной.

Я была настолько захвачена поиском запропастившегося конспекта, что не сразу обратила внимание на звонок.

— Алло, — сказала я рассеянно, поднимая трубку.

— Добрый день, — раздался несколько смущенный женский голос. — Извините, могу я поговорить с господином Сарашимой?

Все еще расстроенная пропажей бумаг и продолжая озираться по сторонам, я невнятно пробормотала в ответ:

— Боюсь, что нет. Он сейчас в Хаконе[17]. А что вы хотели?

— Это дом Ёситаки Сарашимы? — после короткой паузы спросила женщина.

— Да. Я его внучка, Сумико. Могу я вам чем-то помочь?

— Это дом и семья госпожи Рины Сато? — снова уточнила звонившая.

— Моя мама умерла, — сказала я, на этот раз уже более внимательно вслушиваясь в слова собеседницы.

На другом конце провода повисла тишина. В какой-то момент мне даже показалось, что женщина с робким голосом просто повесила трубку, но затем услышала, как она вздохнула, набирая воздуху в легкие, и снова заговорила:

— Я звоню из Министерства юстиции, отдел пенитенциарной службы. Мне жаль вас беспокоить, госпожа Сато, но мой звонок касается Каитаро Накамуры.

— А кто это?

Мой вопрос повис в воздухе. Звонившая просто повесила трубку.

КОЛОКОЛА

Люди говорят: вылетевшее слово не поймаешь. Раз сказанные, слова будто повисают в воздухе и начинают жить своей собственной жизнью. В последний год жизни моей мамы дедушка начал брать меня с собой в храм. Среди шума и суеты оживленной улицы мы шагали к Сэнсо-дзи[18]. Подходя к храму, я всей грудью вдыхала аромат ладана и тянула дедушку за рукав пальто. Он смотрел на меня сверху вниз, а затем подхватывал на руки, продолжая идти мимо торговых палаток. Это было у нас чем-то вроде ритуала. Он поднимал меня повыше и сажал себе на бедро, плотно подоткнув мою желтую юбку вокруг ног. Я болтала с ним, а он продолжал идти, указывая на интересные предметы, попадавшиеся на шумной торговой улице, где раскинулось более сотни ларьков и палаток, тянувшихся до самых ворот Сэнсо-дзи. Существовала еще одна, более тихая улочка, шедшая с востока на запад, но дедушка всегда выбирал именно этот путь. Мне он тоже нравился, главным образом потому, что здесь можно было купить мои любимые лакомства.

— Мандзю! [19] — требовала я, указывая на прилавок, где продавали румяные пирожки и булочки с вишней и сладким картофелем. Мне нравились все сладости на свете, но за красные бобы я могла бы отдать душу.

— Мандзю, дедушка! — с нетерпением повторяла я.

Тем временем к прилавку уже выстроилась очередь, такая плотная, что не помещалась на тротуаре. Люди толпились, тесня друг друга, словно надеясь побыстрее оказаться у