Книга Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Лазаревна Муравьева

кто пропадает-то, а?

— К чертям замотался совсем! Но исправлюсь. Даю тебе слово: исправлюсь сегодня же. Я вот через часок закончу, и едем ко мне. Отметим. И Надю порадуем. Тихо, семейно: ты, я и она, то есть Люся. Вина надо взять. Бутылок пять хватит?

— Люся вина не пьет. Она у нас девушка капризная. Ее Бондарчук недавно на банкете пытался лучшим французским вином угостить, и то ведь не вышло! Одну водку хлещет большими стаканами!

Ассистентка, серенькая, как мышь, всунула голову между Хрусталевым и Кривицким.

— Федор Андреич, я извиняюсь. Актриса эта, Оксана Голубеева, ни за что уходить не хочет. Сидит, ревет, вас дожидается. Еще, говорит, разочек дайте ей попробоваться. С подругой сидит.

Кривицкий схватился за остатки волос обеими руками.

— Не дают мне работать, Витя! Не дают! То одно, то другое. Пленку привезли — так что ты думаешь? Полпартии брака! Назад отсылать? А где у меня гарантия, что другая без брака придет? Актрисы замучили! Одна беременная, у другой истерика, третья не в форме, а эти, которые на пробу приходят, от них вообще повеситься можно!

— Ты, Федя, заканчивай тут побыстрей, а я пойду твоих истеричек успокою, — с легкой заинтересованностью в голосе сказал Хрусталев. — Мне, знаешь, не привыкать…

— Нет, ну, подожди! Так тоже нельзя. Меня за вампира же будут считать! Я сам разберусь. Где она, эта Голубеева?

Оксана Голубеева твердо решила никуда не уходить. До сегодняшнего дня ни разу в жизни не было, чтобы ее круглые колени, сверкающие из-под юбки, ее лучистые глаза, крутая челка и весь ее облик — девушки мягкой и одновременно решительной, веселой и все-таки очень серьезной, готовой к любви и при этом не шлюхи, — не было такого, чтобы все это вместе не бросало мужчин к ее слегка полным, но стройным ногам. Вот не было, нет и не будет. Увидев растерянного Кривицкого в сопровождении худощавого мужчины с лицом резким, но очень красивым и даже отдаленно напоминающим Маяковского, Оксана вскочила.

— Федор Андреич! Можно я еще раз? У меня этот переход знаете почему не получился? Ведь я от волнения! Больше нипочему!

Хрусталев усмехнулся:

— Девушка, милая, все глупости в мире происходят исключительно от волнения! Поверьте моему грустному опыту. А как вас зовут, между прочим?

— Оксаной. А вас?

— Меня? Меня Виктором.

— Ах, очень приятно!

— Мне тоже приятно. Если вы, милая Оксана, располагаете временем, не согласитесь ли вы украсить собой наше скромное общество? Мы едем к Кривицкому в гости. Нас там заждалась одна девушка. Прекрасная девушка Надя…

— Ой! Это чудесно! Конечно, поеду. Но я здесь с подругой…

— Подругу берем. Какая подруга? Вот эта? Конечно, берем!

На лице Кривицкого появилось отчаяние. Он знал Хрусталева не первый год и тут же почувствовал, что у Виктора поганое настроение, он хочет развлечься, а все остальное ему трын-трава. Как ехать сейчас к нему в гости? В такой вот компании? Да Надя такое устроит! Он незаметно дернул Хрусталева за рукав.

— Ты, Витя, сдурел? Жена на сносях, а я к ней с двумя… Ну, сам понимаешь…

— А мы для прикрытия Костю прихватим. Ты тут давай, сворачивай свою лавочку, а я к Константину сгоняю в общагу. Небось еще глаз не продрал, алкаш старый!

До общежития Паршина было десять минут на машине. Студенты и аспиранты жили по двое, а Паршин — один. Комнату ему устроил Кривицкий по великому блату, когда Паршина выгнала из дому жена. Хрусталев честно считал его гениальным сценаристом. Да, может быть, и Кривицкий считал его гениальным сценаристом, но помалкивал. Сценарии Паршина были рассчитаны на каких-то других режиссеров. Другие режиссеры на «Мосфильме» не приживались. Год назад Паршин бросил пить, шептались даже, что он закодировался, но толком никто ничего не знал: сценарист умел держать язык за зубами. Один раз они с Хрусталевым поговорили по душам, но оба потом пожалели об этом. Хрусталев, во всяком случае, точно пожалел, потому что с той минуты, как он рассказал Паршину, что после школы почти год проработал в отцовском КБ, вытачивал детали для моделей военных самолетов и поэтому получил бронь, не попал на фронт, — с этой минуты ему стало казаться, что Паршин иногда смотрит на него с недоумением, а может, и неприязнью, хотя внешне они дружили, как прежде, и виделись часто. Один только раз Паршин пробормотал:

— Хорошо, Витька, что я тебя моложе.

— Почему хорошо?

— У меня никогда не было твоего выбора, — и спрятал глаза под очками.

— Выбор, между прочим, — взорвался тогда Хрусталев, — не был моим! Мать лежала после инфаркта. Ее это точно убило бы! А кроме того… — И он замолчал, сам испугался того, что пришло в голову.

— Что кроме того?

— А кроме того, — сказал Хрусталев, — мы все выбираем. Всегда. Между жизнью и смертью.

Паршин быстро, странно посмотрел на него, но промолчал.

Сейчас он был в своей комнате и, разумеется, спал. Хрусталев откинул одеяло.

— Подъем! Труба трубит! Вставай, сценарист, тебя ждет вся страна!

Паршин начал нашаривать очки, но так и не нашарил. Прищурился близорукими глазами.

— На тебя посмотреть, — усмехнулся Хрусталев, — так ты просто ангел. А в ангеле этом… Ну, ладно. Поехали.

Паршин нащупал рукой брюки, поспешно надел их.

— Куда нужно ехать?

— К Кривицкому, Костя. Не так у нас много с тобой вариантов. Мыться-бриться, одеваться! На улице жду, только ты побыстрей.

Кривицкий с Люсей, оказывается, уже успели отбыть на служебной машине. Ассистентка передала ему записку, написанную размашистым барским почерком Кривицкого, не признававшего ни одного знака препинания, кроме восклицательного: «Костя и Виктор! Где вас сволочи так долго носит! Еду с Люсей! Жратву и вино с водкой купим по дороге! Дома все есть можно и не покупать! Но нету спиртного, а если купить одного спиртного Наденька сразу выгонит! Берите своих девок и приезжайте! Жму руку! Федор».

Глава 3

Дача режиссера Кривицкого стояла особняком в высоком сосновом бору. Когда красный «Москвич» Хрусталева затормозил у калитки, закатное солнце ярко освещало пестрые цветы на лужайке, золотило большие окна, а лестница, ведущая на террасу, казалась почти что янтарной. Оксана Голубеева птицей выпорхнула из машины.

— Боже мой! Как в раю!

— Где вы, там и рай, — галантно подхватил Паршин, делая вид, что хочет поцеловать ее в щеку, но не решается. — Ах, эта девушка-а-а-а! С ума меня свела-а-а-а! Разбила сердце мне-е-е! Па-а-акой взя-я-яла!

Паршин нажал кнопку звонка. Долго не открывали. В глазах Хрусталева зажглись огоньки.

— Никак нас пускать не хотят?

Открывшая им красавица с полным лицом