Книга Фактор Ясеня - Павел Андреевич Кузнецов

юной чертовки её руки, натянув женское тельце, подобно струне, запрокинув его назад, и старательно давал девочке ощутить все грани удовольствия. Её глаза были закачены, а мокрые пряди липли к стройному, смуглому телу, водными дорожками расчерчивая шелковистую кожу… Я далеко не сразу смог оторвать взгляд от исполненной соблазна картинки. Когда же совладал с собой, с ухмылкой бросил девочке:

— Убери, Миса. Не надо.

— Кошак, ты хорошо подумай… — серьёзно глядя на меня, выдала сребровласая кошка. — В какой именно позе отцовские чувства острее всего.

Кошачий заливистый гвалт перешёл в какое-то рычащее хлюпанье. Сайна сползла под стол, Эйди лежала на столе, на руках, и каждый раз, когда её взгляд падал на голограмму, начинала похрюкивать. Из глаз Милахи текли слёзы. Остальные демонстрировали куда большую выдержку. Так, Лайна и Вик не хрюкали и не плакали со смеху — они просто откинулись на спинки кресел и хохотали, запрокинув головы. Триша уткнулась лицом в ладони, и оттуда то и дело доносились сдавленные похрюкивания. Рита качала головой и тоже смеялась — единственная из всех совершенно бесшумно. Наша гонщица сразила всех наповал.

Пополнение

Этот и следующий день пролетели, как один миг. Боевые действия — это отнюдь не романтика. Это тяжёлая и кропотливая работа, где дисциплина и осмотрительность становятся условием не стабильного дохода или премии даже, а условием выживания. И хотя нас, в преддверии скорого пополнения, не направляли в длительные рейды, текучки хватало с лихвой.

Вечером второго дня я ввалился в расположение одним из первых. Мазнул взглядом по кроватям. Взгляд упал на разметавшуюся по простыням Милену, занятую чем-то в своём инте.

— Привет, Ми! — бросил ей, пролетев мимо и забежав в душевую.

И только тут до меня дошло, что Старшей вообще-то не должно быть в расположении. Тем не менее сразу пороть горячку не стал. Сполоснулся, и лишь затем вышел в общий зал.

— Ми, а где наш сын? Что-то случилось?

Кошка погасила очередную голограмму и сложилась в более подходящую разговору позу лотоса. Зыркнула на меня из-под низкой чёлки. И, стараясь не показывать эмоций, проговорила:

— О нашем сыне, Кошак, сейчас заботятся профессионалы. Я приняла решение прервать адаптационный период досрочно.

Вот тут уже меня проняло не на шутку!

— Ты… его… бросила⁈

— А что же ты, милый, не спрашиваешь, почему я приняла такое решение? Зачем эти крики, эта экспрессия, когда нужно задать всего лишь один вопрос: почему?

— Да какая разница, почему? Это же наш сын, а ты… уже на четвёртый день…

— Что — я? Договаривай, раз начал. Только хорошо подумай, прежде чем сказать что-то опрометчивое.

Странно, но предложение чёрной кошки, произнесённое вкрадчивым, невыразительным голосом, заставило подобраться. Я действительно призадумался. Присел на край кровати, так что ариала оказалась от меня на расстоянии вытянутой руки. С этого ракурса хорошо было видно её осунувшееся лицо, прямая, напряжённая спина, решительный, хотя и несколько поблёкший взгляд. А действительно, почему? Что заставило её так резко сорваться? Бросить едва родившегося ребёнка на попечение чужих людей? Самой не завершить курс полноценной адаптации после родов? Что случилось такого за эти пару дней, чего не было на момент нашего последнего общения по сети?

Ответ лежал на поверхности. Все эти дни прошли у кошек в приподнятом настроении, в ожидании долгожданного события — прибытия в стаю новенькой. Это как в старой доброй российской армии, когда вся часть с замиранием сердца ожидает прибытия молодого пополнения. Это было нужно буквально всем. Прошлому молодому призыву — второму периоду службы — чтобы подняться на одну ступень в иерархии, сбросить с себя опостылевшую рутину хотя бы обслуживания старослужащих. Третьему периоду — чтобы стать в один ряд с дедушками, скинуть на второй период основную рутину службы. Четвёртому периоду… тем хотелось наконец почувствовать скорое дыхание дембеля, овеществлённое в молодых; вспомнить через них, что именно ждёт на гражданке.

Разумеется, у нас была «не старая добрая армия», и строгого деления на периоды не существовало. Не было и разного восприятия мира молодыми и старослужащими — хотя авторитет последних безусловно уважался. Наконец, никто ни на кого не собирался скидывать тяжесть Экспансии. Более опытные валькирии тянули её на себе стократ сильней, чем молодые, и гордились этим. Нет, всего этого не было. Зато было предчувствие чего-то нового, загадочного, волнительного; струи свежего воздуха в стабильном и привычном объёме коллектива. Ведь юная республиканка приносила с собой иную, странную и давно забытую старшими жизнь. Она приносила дыхание молодости. Каждая кошка в каждый момент времени помнила, что новенькая не просто придёт откуда-то из гражданской жизни. Она придёт из воспиталища, то есть прямо из юности каждой из них. Это внушало. Заставляло вибрировать струны души даже, казалось бы, всё повидавшей в этой жизни и через всё прошедшей Викеры. И как тогда прикажете реагировать Старшей? Ведь она, помимо всего прочего, отвечает за всех нас!..

— Судьба стаи настолько важна для тебя? — слова прозвучали даже мягче, чем я хотел. Злость куда-то выветрилась, ей на смену пришло задумчивое понимание.

— Мне тяжело делать выбор, Кошак. Поверь. Но я не могу в такой момент оставить стаю. Будь там вторая Арья… даже не почесалась бы, — голос Милены тоже заметно потеплел. Она поняла, что я понял, и оттаяла. — Но девочка только из воспиталища… Это головная боль. Её требуется обтесать. Я не могу не принять в этом участия… Хотя бы на первых порах.

— Обещай, что как только поймёшь, что сёстры справляются — сразу отправишься к нашему сыну, — я коснулся ладонью щеки своей Ртути. Невесомо погладил шелковистую кожу. Она в ответ потёрлась о протянутую руку, прикрыв глаза — что та большая кошка.

— Обещаю…

Опять пятак перед гравитационной дорожкой, опять построение вогнутым полукругом — казалось, и не было этих месяцев в составе стаи. Правда, в этот раз я по-настоящему волновался. Девчонка! Молодая республиканка! Только-только из воспиталища! Разумеется, зная нравы Республики, я не питал иллюзий. И всё же глубоко в душе теплилась надежда — увидеть такого же сребровласого