Книга Тирания меньшинства. Почему американская демократия достигла точки перелома - Steven Levitsky;Daniel Ziblatt;

сможет укорениться. А когда демократия укореняется, смена власти становится настолько обыденной, что люди воспринимают ее как должное. В декабре 2021 года, спустя семьдесят лет после восстановления демократии в Германии после Второй мировой войны, многолетний канцлер страны Ангела Меркель ушла в отставку. Осенью того года ее Христианско-демократическая партия потерпела поражение от оппозиционных социал-демократов. Простая церемония приведения к присяге нового социал-демократического канцлера больше напоминала церемонию бракосочетания в окружной канцелярии, сопровождавшуюся подписанием бумаг и передачей документов. Наблюдателей больше волновала возможность подхватить последний вариант COVID, чем возможность насилия или незаконного захвата власти. Когда новый канцлер Олаф Шольц встретил своего побежденного соперника, христианского демократа Армина Лаше, на полу здания Рейхстага, они приветствовали друг друга дружеским ударом кулака.

Как демократическая страна достигла того уровня, на котором сегодня находится Германия, где передача власти происходит без драматизма? Что позволяет закрепиться норме признания поражения?

Этому способствуют два условия. Во-первых, партии с наибольшей вероятностью смиряются с поражением, если считают, что у них есть разумные шансы на победу в будущем.

Перонисты, возможно, были шокированы поражением на выборах 1983 года, но они оставались крупнейшей партией Аргентины, в которой состояло больше членов, чем во всех остальных партиях вместе взятых. Уверенные в том, что они могут победить снова, многие ведущие перонисты быстро принялись за дело. Карлос Менем, только что избранный губернатором небольшой северо-западной провинции Ла-Риоха, начал готовить свою президентскую заявку вскоре после поражения своей партии в 1983 году. Менем стал президентом в 1989 году, а перонисты выиграли четыре из пяти последующих президентских выборов.

Хотя неуверенность лидеров федералистов в завтрашнем дне осложнила переход Америки в 1801 году, многие из них в конечном итоге продемонстрировали уверенность в том, что вскоре они вернут себе власть. " Мы еще не умерли", - заявил один федералист через три дня после инаугурации Джефферсона . Фишер Эймс посоветовал своим соратникам-федералистам принять свой новый оппозиционный статус, потому что они " должны вскоре занять высокое положение и быть готовыми с выгодой для себя вернуть бразды правления". Аналогичным образом Оливер Уолкотт-младший, секретарь Адамса по казначейству, ожидал, что федералисты " останутся партией и в скором времени восстановят свое влияние". Действительно, один федералист из Нью-Джерси, недавно начавший работу над новым домом, заявил, что приостановит строительство до тех пор, пока федералисты не вернутся к власти. (Это оказалось ошибкой.)

Второе условие, которое помогает партиям смириться с поражением, - это вера в то, что потеря власти не приведет к катастрофе, что смена правительства не поставит под угрозу жизнь, средства к существованию или самые заветные принципы уходящей партии и ее избирателей. Выборы часто похожи на битву с высокими ставками, но если ставки слишком высоки, а проигравшие стороны боятся, что потеряют все, они будут неохотно отказываться от власти. Другими словами, именно чрезмерный страх проиграть настраивает партии против демократии.

Снижение ставок имело решающее значение для переходного периода 1801 года в Соединенных Штатах. В ходе поляризованной кампании многие федералисты представляли республиканцев как экзистенциальную угрозу, ассоциируя победу Джефферсона с революцией в якобинском стиле, которая обречет федералистов на нищету и изгнание, или, что еще хуже, заставит их " погрязнуть в крови", по словам сенатора-федералиста Урии Трейси. Однако в конечном итоге Гамильтон и другие лидеры-основатели признали, что Джефферсон был прагматиком, который работал в рамках существующей системы. Как писал Руфус Кинг своему другу-федералисту во время предвыборной кампании, " я не представляю, что победа Джефферсона может существенно повлиять на наше правительство или безопасность нашей собственности". Закулисные переговоры, похоже, убедили ключевых федералистов в том, что их самые заветные приоритеты - такие как военно-морской флот, Банк Соединенных Штатов и национальный долг - будут защищены при Джефферсоне. Для пущей убедительности уходящие федералисты укомплектовали суды, создав шестнадцать новых федеральных судейских должностей и заполнив их союзниками. Таким образом, федералисты покидали власть, полагая, что президентство Джефферсона не будет катастрофическим. Выслушав примирительную инаугурационную речь Джефферсона, Гамильтон заключил, что " новый президент не будет склонен к опасным нововведениям, а в существенных вопросах будет следовать по стопам своих предшественников".

Принять поражение становится сложнее, когда партии испытывают страх - страх, что они не смогут победить снова в будущем или, что еще более важно, что они проиграют не только выборы. Когда поражение кажется политикам или их избирателям экзистенциальной угрозой, они отчаянно пытаются его избежать.

Такие опасения часто возникают в периоды масштабных социальных перемен.

Исследования в области политической психологии показывают, что социальный статус - то, что человек занимает по отношению к другим, - может сильно влиять на политические взгляды. Мы часто оцениваем свой социальный статус по статусу групп, к которым себя причисляем. Эти группы могут быть основаны на социальном классе, религии, географическом регионе, расовой или этнической принадлежности, и то, какое место они занимают в более широком общественном порядке, сильно влияет на наше индивидуальное чувство собственного достоинства. Экономические, демографические, культурные и политические изменения могут бросить вызов существующим социальным иерархиям, повышая статус одних групп и неизбежно понижая относительный статус других. То, что писательница Барбара Эренрайх назвала " страхом падения", может быть мощной силой. Когда политическая партия представляет группу, которая считает, что теряет позиции, она часто радикализируется. Когда образ жизни их избирателей, казалось бы, поставлен на карту, лидеры партии чувствуют давление, требующее победы любой ценой. Проигрыш больше не приемлем.

Экзистенциальный страх препятствовал становлению демократии в Германии начала XX века. Накануне Первой мировой войны имперская Германия была лишь частичной демократией, в которой по-прежнему доминировал небольшой круг высокопоставленных аристократов, промышленников и бюрократов. В стране проводились общенациональные выборы, но реальная власть принадлежала Пруссии, чьи крайне ограничительные избирательные правила сильно благоприятствовали богатым: многоуровневая система голосования фактически давала богатым людям больше голосов. До 1903 года не существовало тайного голосования; открытое голосование позволяло местной элите и правительственным чиновникам внимательно следить за тем, как голосуют их общины. Даже после 1903 года землевладельцы и промышленники оказывали давление на чиновников, чтобы те подтасовывали результаты голосования.

Общественность требовала проведения политических реформ. Германия была индустриальной страной с многочисленным средним классом и сильным гражданским обществом. Однако демократические реформаторы столкнулись с реакционной, сокращающейся и поэтому все более напуганной консервативной элитой. Давно зависящие от фальсифицированной избирательной системы, немецкие консерваторы и их союзники-землевладельцы были убеждены, что любое изменение правил голосования приведет к ослаблению их власти и поражению на выборах. А поражение на выборах, по их мнению, ускорит гибель всего аристократического строя. Таким образом, демократия представляла собой угрозу всему, что они отстаивали. Крупные землевладельцы боялись, что потеряют контроль над дешевой рабочей силой в сельской местности. Они боялись потерять протекционистские тарифы,