Книга Тайна двух чемоданов - Роман Ронин

Человек с немецкой фамилией и совершенно русским лицом – широкоскулый, с носом картошкой и веснушками. А плечи! Косая сажень – это про него. Взрослый, почти на двадцать лет старше ее, он никогда не казался ей старым. Так заразительно, весело, как мальчишка, смеялся от счастья, когда видел ее. Всегда смеялся, и это не казалось ей глупым. И сама она хохотала и бежала ему навстречу, а старая строгая гувернантка фрау Грета, учившая когда-то и его – Германа, когда он был маленьким красивым мальчиком, сдержанно ругалась и по привычке грозила пожаловаться «фатеру» на свою давно выросшую ученицу…

Люба внезапно разозлилась и раздраженно вернула стакан противной тетке в грязном переднике, но дальше пошла так же не спеша. Несмотря на то что уже спускался вечер, жара только-только начала спадать. Выпитый квас забурлил в порах, выступая липким потом на коже. Пришлось остановиться, чтобы переждать эту неприятность. Любовь была рада этому – она никак не могла найти предлог не идти туда, куда не могла не идти. Теперь просто необходимо хоть пару минут постоять в тени огромного старого ясеня, собраться с духом, пока кожа не высохнет и не станет снова бархатистой, как в юности, когда можно было беззаботно хохотать. Как тогда, на Рожайке. Сколько лет прошло. Жизнь прошла… Но, если бы не пропавшая навсегда беззаботность во взгляде и появившиеся жесткие складочки у рта, можно было бы сказать, что Люба совсем не изменилась с тех пор. Выглядела она и сейчас прекрасно. Даже сегодня, несмотря на то что шла с работы, куда полагалось прибывать в длинной юбке, обязательно в чулках и блузе с воротом. Она всегда подбирала себе одежду так, чтобы подчеркнуть еще и не думавшую увядать красоту. Потерявшая слишком многое из того, что было ей дорого, пережившая две войны, родившая ребенка в разгар ужасных событий, эта тридцатипятилетняя женщина сумела не только дочь поставить на ноги, но и полностью сохранить свою внешнюю привлекательность, подчеркнутую заграничными вещами: японскими чулками, немецкими туфельками, французскими духами, японским же шелком блузы – и затейницей-портнихой Анной Ивановной. Главным в этом наборе, конечно, были деньги. За ними и надо было идти в этот богопротивный дом с вечным запахом рыбы.

Миновав консерваторию, Любовь сразу же уловила его – еще только накатывавший в теплом летнем воздухе запах застоявшейся, несвежей воды, ила и тухлой рыбы. «Господи, как же они ее в такую жару продают?» Люба быстро выдернула из сумочки надушенный платочек (передал из Дрездена дальний родственник дядя Федя: «Философ – выслали, повезло же человеку!»), прибавила шагу и повернула за угол. Подъезд. Навстречу открылась дверь, и вышел высокий человек с худым лицом, в черном костюме, с пустым погрохатывающим бидоном в руке. Испуганно глянул на Любу, успокоился и, слегка поклонившись, отправился в сторону Воздвиженки. «Хорошо, хоть не с пустым ведром», – подумала она, ступая в полумрак коридора и поворачивая к деревянной лестнице на второй этаж. Остановилась у квартиры номер семь. Медленно протянула руку к звонку. На двери и под звонком не было обычных для Москвы указаний, кому из жильцов и сколько раз надо звонить. Жилец здесь был только один, несмотря на то что весь дом был уплотнен еще в Гражданскую. На двери сохранилась медная табличка с уже полустертыми буквами «Эбергардт Иван Федорович, доцент юриспруденции». Едва пальцы Любы коснулись звонка, дверь распахнулась сама.

На пороге стоял невысокий человек лет сорока с хвостиком с неухоженной французской бородкой и уже оформившимся небольшим брюшком под новеньким френчем. Галифе и скрипящие сапоги дополняли его костюм, а пухлые, плохо выбритые щеки, жидкая шевелюра и пристальный взгляд черных глаз над тонким хрящеватым носом делали его похожим и в самом деле на какого-то юриста среднего ранга, каких много прибилось нынче к московским предприятиям в качестве юрисконсультов. Впрочем, толстые пальцы с длинными грязными ногтями не давали полностью согласиться с таким предположением. Человек во френче взял Любу, все еще не убиравшую руку от звонка, за запястье, потянул в квартиру.

– Здравствуйте, Дмитрий Петрович.

– Здравствуй, Любушка, душенька. Что опять так официально?

Любовь инстинктивно дернула руку на себя, только сейчас заметив, что в пальцах все еще зажат платок. Освободившись от «юрисконсульта», недовольно хмыкнувшего и нахмурившего густые черные брови, вошла в квартиру. Мебель здесь была подобрана самым причудливым образом: с простенькими венскими стульями ревельской фабрики соседствовал роскошный присутственный стол о две тумбы, стоявший углом к прекрасной кровати невообразимых размеров, со сломанными, впрочем, стойками для балдахина, заполнявшей почти всю комнату. На столе не было письменных приборов, не лежало ни одного листка писчей бумаги, но стояла открытая бутылка красного грузинского вина, на развернутой промокшей обертке высилась гора винограда, и рядом, на обрывке газеты, разложенном рядом с пепельницей, – грубо нарубленные куски колбасы. Но запах рыбы затмевал все это.

– Брезгуете значит, гражданка Вагнер? – «Юрисконсульт» аккуратно закрыл дверь и с презрением покосился в спину женщине, одновременно прикладывая ухо к двери и прислушиваясь. В коридоре было тихо. На втором этаже дома не осталось ни одной жилой квартиры. Руководство НКВД чрезвычайно обрадовалось, когда сотрудники хозяйственного управления смогли найти подъезд малонаселенного дома, в котором жильцы одного этажа оказались сплошь геологами и строителями. Кто камешки ищет загадочные на Мурмане, кто Магнитку возводит, а кто и просто не живет на белом свете или изъят из обжитых стен для срочного строительства очередного канала – дом почти все время стоит пустой. Под конспиративные цели взяли квартиру недавно. Бывший хозяин как раз был привлечен по «Кремлевскому делу», очень вовремя. На днях он получил приговор – не самый строгий, так как не велика шишка – 10 лет на тех самых каналах, и теперь здесь оборудовали место для тайных встреч. В квартире, правда, почти не было мебели. Хозяин предпочитал жить на даче, которая тоже теперь отошла в собственность органов, но «меблишка – это не проблема», – оптимистично заметил сотрудник комендатуры, роясь в ордерах на вещи, конфискованные в других квартирах. Старый шатающийся стол и скрипучую кровать выкинули, а на их место поставили кое-что из обстановки жилищ других участников процесса, тех, кому повезло меньше и кому мебель не понадобится уже никогда.

О кровати из карельской березы, с мягчайшим матрасом, Дмитрий Петрович Заманилов позаботился лично. О его слабости к хорошим большим кроватям знали на Лубянке, но «юрисконсульт» был не единственным таким любителем удобного отдыха. От остальных поклонников дорогих лежбищ его отличало только то,