Книга Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития - Дэвид Энгерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В постсоветскую эпоху ученые все так же спорят о взаимосвязи между русским характером и экономическим развитием страны. Распад Советского Союза, который мог бы разрушить систему универсалистских теорий человеческого поведения, вместо этого вызвал к жизни мощный универсализм, в котором все разновидности человечества известны только как homo economicus. Это очевидно из недавних дискуссий о российской экономической политике. Гордясь тем, что они победили «предубеждение о том, что “Россия отличается”», экономисты Максим Бойко, Роберт Вишни и Андрей Шлейфер прославляли свой собственный универсализм. «Русские люди, – проповедовали они в широко читаемой монографии, – как и все остальные люди в мире, были “экономическими людьми”, которые рационально реагировали на стимулы». Поэтому России не требовалась особая форма экономической организации, «чтобы компенсировать ее предполагаемые культурные особенности и недостатки» [Boycko et al. 1995: 9–10][14]. Эти экономисты выступали за немедленную организацию институтов свободного рынка, за создание капиталистической России одним «большим взрывом». Будучи в высшей степени уверенными в том, что экономические законы одинаково хорошо применимы повсеместно и во все периоды времени, они, по иронии судьбы, были наследниками универсализма Маркса.
По мере того как экономическая «шоковая терапия» создавала в России новые недуги, критики партикуляристских взглядов обвиняли этих экономистов в неспособности учесть отличия России от Запада. Как заметил давний наблюдатель за Россией Маршалл Голдман, русские «почти всегда, казалось, чувствовали себя более комфортно в коллективной или общинной, а не предпринимательской среде». Далее он утверждает, что еще до антикапиталистических лозунгов советской эпохи «рыночная этика никогда… глубоко не укоренялась в психике» русских крестьян [Goldman 1994: 16–18]. Партикуляристы с консервативными взглядами тем временем предположили, что проблема заключалась не в методах экономистов, а в самих их целях. Например, историк Ричард Пайпс перечисляет множество причин, по которым Россия так и не развила ключевые институты западного капитализма и демократии. Явно отвергая аргумент о национальном характере, Пайпс оставляет мало возможностей для России развиваться в направлении Запада. Делая такие заявления, он слишком близко подходит к утверждению, что Россия обречена вернуться в свое прошлое[15]. Нам еще предстоит разрешить противоречия между всеобщим прогрессом и национальными различиями, которые Герцен наблюдал полтора столетия назад.
Рассмотренные в этой книге вопросы схожи со многими давними проблемами, которые занимали Герцена. Главным из них является вопрос о различиях. Что означают культурные различия? Являются ли они врожденными или сложились исторически? Как они формируют наше понимание человеческого поведения и социальных изменений? Из этого вытекает вопрос об универсальности прогресса. Как то или иное общество может найти свой собственный путь прогресса? Может ли нация преодолеть свои исторические особенности? И должна ли? Наконец, существует баланс между настоящим и будущим. При каких условиях люди могут призывать к коллективным жертвам во имя будущего благосостояния? И с какими последствиями? Российская история дала ответы на эти вопросы – по крайней мере, так полагали американские эксперты.
Представления об особенностях русского характера, вера в экономическое развитие и перестройка международного опыта – все это формировало американские представления о России и Советском Союзе в период с 1870 по 1940 год. Организация этой книги имеет целью акцентировать всеохватность, а также значимость этих тем. В главах, представляющих собой хронологию событий, подчеркивается влияние стереотипов о национальном характере, а также рост романтизации экономического развития и развитие структуры экспертных знаний. Большинство глав включают в себя биографии, которые ярко демонстрируют повсеместное распространение этих убеждений даже среди экспертов с противоположными политическими взглядами и различным личным опытом.
Часть первая посвящена американским экспертам по России в конце XIX века. Ранние американские труды в значительной степени опирались на европейские представления о России, которые кратко обсуждаются во вступительной главе. Во второй главе рассматривается, как происходила ассимиляция европейских представлений о России вплоть до российского голода 1891–1892 годов. В этой главе выявляются различия между идеями Джорджа Кеннана-старшего и ученых-дипломатов Эндрю Диксона Уайта и Юджина Скайлера. Все трое фокусировали внимание на национальном характере, но труды Кеннана содержали важные намеки на универсализм; он надеялся, что Россия сможет прогрессировать, как только будет снято проклятие самодержавия. Голод 1891–1892 годов расширил диапазон американских представлений о России. Партикуляристы описывали голод как неизбежный результат русского характера, в то время как другие питали некоторую надежду на то, что русские смогут развиваться. На рубеже веков в американских университетах появились первые эксперты по России; эти ученые являются основной темой третьей главы. Арчибальд Кэри Кулидж из Гарварда и Сэмюэль Нортроп Харпер из Чикагского университета оформили стереотипы о национальном характере, явно доминирующие среди европейских писателей, которых они знали и читали.
В части второй повествуется о том, как эти новые американские эксперты взяли на себя консультативные функции в правительстве США в революционную эпоху в России. Революция 1905 года, многие из событий которой Харпер видел своими глазами, вызвала новый интерес к российской политике и направлению будущего России. В главе четвертой рассматривается использование стереотипов о национальном характере американскими экспертами, которые мало в чем сходились, кроме инстинктивной природы русских. От консерваторов, таких как Кулидж и посол Джордж фон Ленгерке Мейер, до либералов, таких как Харпер и его меценат Чарльз Крейн, а также до самопровозглашенной группы «джентльменов-социалистов», вдохновленных Уильямом Инглишем Уоллингом, американцы интерпретировали события в России с точки зрения особенностей русского характера. Эта тенденция продолжилась во время революций 1917 года, о которых идет речь в главе пятой. Американские политики и эксперты, которые их консультировали, понимали русских как руководствующихся инстинктами и неспособных заботиться о своих собственных интересах. Идея о том, что русские нуждаются в защите Запада, стала решающим элементом поддержки американской интервенции против большевиков. После окончания западной интервенции и развала противостоявших им армий большевики столкнулись с новой проблемой: голодом 1921–1923 годов. Министр торговли Герберт Гувер использовал понимание России с точки зрения русского национального характера, чтобы оправдать американскую продовольственную помощь. Он предположил, что русские не в состоянии говорить или действовать самостоятельно и нуждаются (по мнению американцев) в посторонней помощи. В то же время американские эксперты рассматривали индустриализацию как решение экономических проблем России. Как показано в главе шестой, они способствовали этой индустриализации даже ценой значительных трудностей для русских.
По мере того как голод отступал и американская помощь подходила к концу, на первый план стало выходить новое поколение профессиональных экспертов по России, речь о которых идет в части третьей. Джеройд Тэнкьюрей Робинсон и Роберт Кернер привнесли новые методы исторической науки в изучение России. Под влиянием последних тенденций в политической науке Сэмюэль Харпер сменил антирадикализм, которому был привержен на протяжении десятилетия, и пришел к поддержке советской политики. И такие социологи, как Пол Дуглас и Эми Хьюз, начали рассматривать Советский Союз как пример для понимания современных обществ. Эти две тенденции – обращение социологов к России и обращение экспертов по России к общественным наукам – находятся в центре внимания в главе седьмой. В следующей главе показано, как институциональная основа общественно-научных знаний
