Книга Последний Эйджевуд - Юрий Корнеевич Смолич

флагов устроился военный оркестр. Из толпы послышались протестующие и возмущенные возгласы. Долговязый Боб затянул «Интернационал». Через минуту на площади мощно зазвучал старый рабочий гимн. Отсюда он покатился в соседние улицы, с улиц в переулки. Казалось, весь Нью-Йорк пел величественный гимн. Оркестра давно не было слышно. И только по красным от натуги лицам и надутым щекам музыкантов можно было догадаться, что они продолжают играть и силятся заглушить мелодию, рвущуюся из миллиона сердец.

Непобедимая пролетарская симфония еще долго раскатывалась по дальним улицам города — даже тогда, когда перед Домом профсоюзов отгремели песни и площадь замолчала.

— Если Совет профсоюзов не скажет сегодня своего последнего слова, мы сотрем Совет с лица земли вместе с его дворцом! — откашливаясь, прокричал Боб.

Глаза его блестели, грудь вздымалась. Широким взором он окидывал рабочие ряды.

— Алло! Красные, давайте сюда!

— Вы слышали эту песню? — обратился он к украинским товарищам. — Это пела рабочая Америка. Своей песней она уже проголосовала против войны. Война войне! — закончил он громким призывом к толпе.

— Война войне! — подхватили вокруг.

— Война войне! — заревела площадь.

— Война войне! — покатилось по соседним улицам.

На углу уже собрался митинг. Какой-то бритый мастеровой в рабочей одежде говорил с плеч своих товарищей.

— Будем доверять нашему Совету! — кричал он. — Мы его назначили, чтобы наши интересы соблюдались. Совет за этим следит. Что бы он ни сделал, это нам на пользу. Совету виднее.

Долговязый Боб швырнул в него камнем и попал прямо в грудь.

— Чтоб ты сдох, проклятый прихлебала! — прохрипел он.

Оратор свалился вниз. Поднялся страшный крик, послышались возмущенные крики, смех и свист.

— Ату его, ату! — кричали откуда-то.

— Бей предателей, долой большевиков! — ревела другая кучка, протискиваясь к Бобу.

Полицейские с трудом наводили порядок.

Но в другом конце площади уже организовался второй митинг. Худощавая, визгливая женщина, размахивая стеком, призывала рабочих требовать у Профсовета поддержки республиканского правительства и не слушать лживых предателей-большевиков.

Владимир оглядел площадь и увидел, что на ней шумит не менее сотни мелких митингов.

— Вот чудаки, — обратился он к Бобу. — Почему все желтые говорят, что большевики не хотят войны? Мы совсем не против войны. Ведь мы понимаем, что империалистическая война ускорит в Америке и в мире социальную революцию. Только нельзя зевать, нужно постараться как можно быстрее превратить империалистическую войну в классовую, чтобы избежать лишних жертв и приблизить победу пролетариата. Мы не лезем в войну. Но когда она становится фактом, мы используем ее в своих целях.

Боб ничего не ответил Владимиру. Он уже организовал собственный митинг. Примостившись на плечах Сима, он драл горло, доказывая необходимость классовой борьбы.

— Сегодня, — кричал Боб, — решительный день! Либо войны не будет, — мы ее сорвем, — и тогда советские республики получат возможность продолжать дело социализма, а сами мы будем в подполье готовить классовую войну, либо при поддержке нашего Совета начется война. Тогда мы должны сейчас же, не мешкая, превратить ее в классовую и, сбросив наших мироедов, объединиться с русскими товарищами. Помните, товарищи, вы в первую очередь не американцы, а рабочие!

— Ну и Америка, — вздыхал Сим, придерживая на плечах ноги Боба. — Ну и идиотская страна. Белые и красные выступают рядом, а фараон стоит и глазами хлопает… Удивляюсь, почему они до сих пор цацкаются со своими богатеями…

Его размышления прервал страшный свист, рев и визг. Одни кричали «ура», другие свистели и шикали.

В конце площади закашляла автомобильная сирена. Полицейские бросились расчищать дорогу.

— Мистер Джойс, мистер Джойс!

— Товарищ Джойс, товарищ Джойс!

— Авто Джойса! — выкрикивала толпа.

Из-за угла появилось блестящее большое авто. Оно медленно ехало среди толпы, разрезая воздух визгом сирены. За ним следовала шеренга других автомобилей.

— Совет профсоюзов! Ура! Наш совет! — кричали одни.

— Профсоюзные суки, буржуазные прихвостни! — надсаживались другие.

Мистер Джойс, председатель Совета индустриальных профсоюзов Америки, спрятался в глубине своего автомобиля. Он не хотел показываться толпе. Он не был уверен в ее настроении. Но толпа узнала его роскошное авто.

Толпа мгновенно смыкалась за машиной. Рабочие бежали сзади, выкрикивая вслед:

— Профсоюзы должны сказать сегодня свое авторитетное слово! Рабочие — против войны! Совет должен заявить это парламенту!

— Ура, мистер Джойс! Стойте на страже интересов Америки! — кричали другие.

Опять где-то запели «Интернационал», а где-то еще — патриотический гимн.

Так прошло с полчаса. Мистер Джойс уже, вероятно, открыл заседание в Доме профсоюзов, но возгласы и пение все не умолкали.

В толпе появились флаги — красные и национальные. Количество митингов увеличилось. Но толпа немного поредела. Охрипшие граждане расползлись по барам и кафе промочить пересохшее горло.

На площади восстанавливалось автодвижение.

— Они будут заседать до вечера, — со знанием дела рассудил Боб. — Мы спокойно можем пойти и выпить кружечку-другую пива.

Товарищи отправились в ближайшую пивную.

VII

СОВЕТ ПРОФСОЮЗОВ ГОВОРИТ СВОЕ СЛОВО

Боб не ошибся.

Солнце давно скрылось за кровли зданий, и серые мостовые улиц загорелись в лучах голубого электрического света. В пивных давно были выпиты все запасы пива. А Дом профоюзов загадочно подмигивал освещенными пятнами окон и не хотел открывать тайны своих покоев.

— Они решили вынуть нам душу, — ругался Боб, — или заключили сделку с местными пивоварами и получат процент от всего проданного сегодня пива.

Джим, второй американский товарищ, уже раз десять ходил на разведку в Дом профсоюзов в надежде узнать если не результат совещания, то хотя бы подробности дискуссии. Но Дом профсоюзов упрямо хранил свои тайны, и никакие известия не просачивались за его серые стены.

В пивной царил разлад и кавардак. Демонстранты, не то от нервного подъема, не то от скуки ожидания, уничтожали огромное количество питья. Столы и стойки пестрели пустыми бутылками и кружками. Алкоголь улучшал настроение, и со столиков произносились речи не в пример зажигательнее, чем на площади. Десятки ораторов, похожих в табачном дыму на сказочных фурий, сменяли друг друга и, надрываясь, взывали к общественности. Одни стояли за протест и сопротивление, другие призывали к поддержке правительства. Последних было больше и их пылкие выступления звучали более складно.

— Белый