Книга Обжора - Джавид Алакбарли

сытости. Иногда, лишь разглядывая то или иное блюдо, она может в деталях объяснить особенности его вкуса, его достоинства и недостатки.

Парадоксальность, равно как и обыденность сегодняшней ситуации, заключалась в том, что сегодня у неё во рту не было пусто. Если всегда ел человек, сидящий напротив неё, а она, в деталях и подробностях, описывала, каков же вкус всего того, что он ест, то сегодня ела она. Именно поэтому это ночное пиршество серьёзно встревожило её мужа.

— Это длится уже целую неделю. Между двумя и тремя часами ночи ты устраиваешь это непотребство.

Но если тебе так уж хочется побаловать себя разными всякими сладостями именно ночью, то приглашай и меня. Я с удовольствием составлю тебе компанию. А если это всё-таки нечто более серьёзное, чем желание утолить непонятно почему возникший жуткий голод, то уж давай выкладывай, что у тебя там на душе. Что случилось такого за эти дни, чего я не увидел или не разглядел?

— Да, случилось. Но очень и очень давно. Я была уверена, что всё это благополучно позабыто. Но вот уже целый месяц мне снятся сны. Страшные сны. Вот и стала я сбегать от них. Проснусь часа в два, приду сюда на кухню, наемся и снова иду спать. На сытый желудок мне уже ничего не снится. Пока такой график помогает мне прогнать все эти ужасные видения.

— И что же тебе снится?

— Ооо! Обо всём этом надо очень долго и нудно рассказывать.

— Действительно, ночью надо спать, а не лясы точить. Спала бы у меня под боком и ничего бы тебе не снилось. А то моду взяли, что каждый спит в своей комнате. Пошли жёнушка, поспишь сегодня со мной в одной кровати.

В ту ночь ей удалось выспаться, и ничего ей так и не приснилось. На следующий день уже поздно вечером, когда все дела были переделаны, они вновь уселись всё на той же кухне. И муж как-то грубовато-ласково сказал ей:

— Ну, давай, колись. Признавайся, что снятся тебе сладкие эротические сны с разными всякими горячими мачо. Рассказывай. Как, что, когда и с кем. Всё выкладывай. Я готов выслушать.

— Ах, если бы всё было так, как ты думаешь. Всё на самом деле намного хуже.

— Не пугай меня. Я большой мальчик, и уже давно ничего не боюсь. Слушаю.

— Я потеряла мать, когда мне было лет пять. Ничего худого о своей мачехе сказать не могу. Не била, не ругала, не помыкала, не обносила едой, не лишала куска хлеба. Что же касается материнской ласки, за боты, доброты — что тут можно сказать… Даже я, маленькая девочка, прекрасно понимала, что этого не стоит ждать от мачехи.

Я была слишком мала, когда умерла моя собственная мать. Естественно, что многого я и не помню. Про неё говорили много хорошего, но мне не довелось насладиться теплом материнских объятий. Отец же мой по природе своей тоже был человеком жёстким, неулыбчивым, неприветливым. Словом, ничем не отставал от мачехи. Она же не была особенно добра даже со своими собственными детьми. Наверное, и они, подобно мне, нуждались в добром слове, маминых поцелуях, ласковом обращении. А их не было. И наверное, не могло быть в принципе.

Позже одна моя подружка, имея в виду профессиональных вояк-наёмников, говорила, что самое страшное в мире — это эмоциональные калеки. От них никогда не дождёшься сочувствия, доброжелательности или искренности. Может, и моя мачеха была одной из таких калек.

Отец у меня считался человеком образованным. В своё время первым в нашей деревне окончил вуз. Многие годы проработал председателем сельсовета. Но тем не менее после восьмилетки не пустил меня продолжить учёбу. Утверждал, что по дому и так много работы, что у нас нет полной средней школы и невозможно каждый день отправлять меня в школу автобусом в соседнее село.

Мне только-только исполнилось восемнадцать, когда в селе объявился молоденький лейтенант. Он служил в России и, по слухам, приехал сюда по настоянию родных, мечтающих, чтоб он женился на своей землячке. Выбор пал на меня. Может быть, тут подсуетилась и моя мачеха. Кто знает. Мне сказали лишь о том, что это было решением семьи этого парня. Конечно же, до меня постоянно доходили отголоски ведущихся там и сям разговоров о том, что я из породы тех женщин, на ком держится весь дом. И действительно, уборка, стирка, готовка, уход за скотом, птицей — словом, все заботы по хозяйству были на мне. Может, и эта характеристика тоже сыграла свою роль.

Как бы там ни было, меня лишь спросили:

— Выйдешь за этого парня?

— Выйду.

Уж очень мне хотелось вырваться из этого села, увидеть мир и перестать быть всегда виноватой за всё, что было не так в отчем доме. Так вот в одночасье и выдали меня замуж. Даже сыграли небольшую свадьбу. Было лето, и всё происходило в нашем саду, на свежем воздухе. Народу собралось много. Всем было весело. Кроме меня. Меня пугал мой жених, уже успевший стать моим официальным мужем.

Я видела перед собой достаточно красивого, но вечно хмурого, угрюмого и чем-то очень недовольного человека. Он ни разу не улыбнулся даже на собственной свадьбе. Я мечтала если не о признаниях в любви, то хотя бы о парочке комплиментов, о каких-то разговорах, способных сблизить нас… Но он забрал меня из деревни точно так же, как свой чемодан. Хотя уже тогда мне показалось, что тот же чемодан значил для него гораздо больше, чем я.

Через неделю мы с ним вместе отправились автобусом в Баку, а оттуда трое суток ехали поездом. Затем снова пересели в автобус и оказались в ужасном месте. Это был военный городок. Школа, магазин, столовая, засекреченный завод, офицеры, инженеры да рабочие — вот, пожалуй, и всё, что окружало меня. Ну и, конечно же, ужасный холод. По-немногу я привыкала к новой жизни, учила русский язык, обживалась. Словом, у меня был типичный образец семьи из категории «стерпится — слюбится».

Одного я так и не смогла понять. И всё думала о том, отчего все мужья оказывались дома уже в шесть-семь вечера, а мой являлся не раньше одиннадцати-двенадцати ночи. Проживающая на нашем этаже женщина однажды случайно проговорилась:

— Ты особенно не напрягайся. Радуйся тому, что он не из тех, кто приходит домой вдрызг пьяный. Наверное, пропадает у своей зазнобы.

Я промолчала. Лучше бы я этого не слышала. Но, впрочем, естественно, что в таком небольшом и