Книга Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов

музыкантов был бос – кажется, сэр Маккартни. Развив в воображении дерзкий замысел, Тарарам получил то, что искал – тест, провоцирующий локальный сбой в программе бублимира.

Добровольцев в количестве четырнадцати человек Рома завербовал из той самой среды, которая некогда была сгущена на Пушкинской, 10, – в нынешние времена она пребывала в рассеянии, но по-прежнему не жаждала покоя, а искала неприятностей. Кто-то был обольщён возможностью участия в весёлой концептуальной акции, кто-то – отвоёвыванием потерянных позиций в информационном пространстве (обещано было телевидение – не все разделяли Ромины убеждения, да он их и не афишировал), кому-то не требовалось никакого мотива, а довольно было природного озорства и бескорыстной любви к искусству. Истинных целей Рома не раскрывал (протестное содержание акции, как уже было сказано, служило лишь прикрытием, обеспечивающим относительную безопасность участникам шествия): формальная задача состояла в следующем – кто-то должен был осилить путь от квартиры Ромы на Стремянной улице до Семёновского плаца. Идти с тупым упорством следовало лишь одним маршрутом – самым откровенным, по улице Марата. Как только кому-то удастся преодолеть весь путь до конца, представление сворачивалось. Далее в дело вступали новости канала «100 ТВ», и девушка Даша – отменный художник-график, известный в приближённых к искусству кругах тонкой работы офортами и небольшой обувной коробкой ловко сработанных на спор фальшивых денег – подвозила на своей тёртой «мерседес» одежду и паспорта повязанным участникам парада. Всё.

Утвердившись в намерениях, Тарарам некоторое время учился ходить голым. Это оказалось непросто – Рома был в квартире один, доверив роль экзаменаторов зеркалам, беспристрастно, не внушая смущения возвращавшим ему собственный образ, и всё равно голым он ходил плохо. То есть он думал о том, как ходит, и поэтому шёл нехорошо – напряжённо, недобро кидая по сторонам взгляды, словно в поисках вызова, насмешки, понимая, что что-то с ним не так, как-то не так он выбрасывает шаг, слишком скованно от излишнего старания, слишком он резок в движениях своего усердствующего тела, думающего, как ему надо идти, вместо того, чтобы идти свободно, как ходит сильный и спокойный зверь. Что-то мешало, кто-то чужой сидел и толкался в Роминой груди, как больное сердце.

Когда он надел на голову расшитую бисером шапочку (давний подарок приятеля, съездившего по случаю в Непал), стало легче – шапочка оттянула на себя часть воображаемого зрительского внимания.

А потом Рома забыл, просто забыл, увлечённый какой-то посторонней мыслью о давно не стиранных занавесках, что он голый, и внезапно всё сладилось.

Он опасался, что на людях ему не удастся повторить этот трюк с памятью, не получится выгнать из себя чужого, и дефиле выйдет жалким, однако всё произошло ровно наоборот – на улице его охватила какая-то победительная беспечность, невесомое дурашливое вдохновение, рассеявшее невольную скованность и позволившее ему пройти до «Мясного дома», где его настигли менты, упруго, легко и с несомненным достоинством, совладать с которым не мог даже вредный старикашка с каплей на носу и губой-сковородником, плеснувший, но не попавший в него из окна чаем…

Остальное известно. Система запнулась и дала сбой на одиннадцатом придурке. Вывод, который Тарарам сделал из проведённого в полевых условиях опыта, несмотря на свою кажущуюся очевидность, поразил его зияющей глубиной: при равных прочих, побеждают маньяки.

Глава 2. Сердца четырёх

1

Хранить фломастеры в холодильнике Егора приучил отец, который был уверен, что вещь, доверенная холодильнику, делается бессмертной. Отец ушёл из семьи (от жены) семь лет назад, чтобы перейти в новую семью (к новой жене), из которой впоследствии он уйти уже не решился, потому что с возрастом менять старую жизнь на новую любовь становится сложнее. Егор не осуждал отца и даже по-своему дорожил им за то, что тот не был порождением материнской фантазии – беззаветным полярником, вечным геологом, первооткрывателем неведомых островов, смотрителем вулканов, спасателем амурских тигров, добытчиком подземных изумрудов, – а был обыкновенным человеком, рядовым инженером Водоканала – возможно, слишком внушаемым и гуттаперчевым, но определённо своим, тёплым и кровным. Каждый год в родительскую субботу отец с сыном ездили на Серафимовское кладбище к деда́м и бабкам, но в последнее время, если по чести, Егор всё больше использовал этого, теперь в определённом смысле постороннего, человека лишь в качестве лёгкого источника для небольших карманных денег. Чего немного стыдился. В невероятные свойства холодильника Егор, разумеется, не верил, считая отцовские домыслы чудачеством. Однако в силу сложившейся привычки делал так, как было заведено в детстве.

В кухне на столе, в широком кратере фруктовой вазы лежал румяный нектарин – плешивый персик, а на стене, уже порядком подщипанная, висела связка белого узбекского лука. Эти луковицы отличались необычайной твёрдостью: ими можно было смело заряжать небольшую мортиру, не будь они таким жгучими – от них сам собой воспламенялся порох.

Выудив из отделения на внутренней стороне дверцы холодильника набор цветных фломастеров, упакованных в прозрачный пластиковый конверт на кнопке, Егор вернулся в комнату. При поддержке интернета и подручной справочной литературы он собирался произвести ряд вычислений, с помощью которых, в случае удачи, намеревался вскрыть одну из потаённых исторических закономерностей, а заодно удивить мир дерзкой пытливостью ума, широтой интересов и глубиной одарённости. Промежуточные результаты изысканий следовало представить в виде сводной таблицы – цветные фломастеры были нужны для наглядности.

За окном немилосердно жарило июньское солнце. При этом чистой была лишь восточная половина неба, западную же всё гуще и гуще затягивали тугие, тяжёлые облака, в которых тихонько рокотал гром – так, будто ворочался во сне. Всю неделю в городе стояла душная жара, уморившая даже одуванчики на газонах, давно пора было залить это пекло небесным водам.

Через час на листе бумаги, как сосульки – верхушкой вниз, выросли двенадцать столбиков: розовый – Аменемхетиды, серый – Аменофисиды, фиолетовый – Меровинги, жёлтый – Тан, синий – Каролинги, зелёный – Капетинги, коричневый – Мин, красный – Валуа, голубой – Стюарты, светло-коричневый – Бурбоны, салатный – Романовы, чёрный – Габсбурги. На Габсбургах арсенал цветов иссяк, так что Цинскую династию и ныне правящую японскую, наименования которой Егор к своему стыду не знал (но непременно бы узнал, будь набор из холодильника богаче), изобразить уже было нечем. В итоге несложных арифметических выкладок сошлись только два обстоятельства: Меровинги, считая династию от легендарного отпрыска морской богини, правили государством франков триста четыре года, пока Пипин Короткий не спихнул последнего из них с престола, – ровно столько же, сколько царили в России Романовы. Остальные династии держались в диапазоне от приблизительно ста пятидесяти девяти до примерно