Книга Золоченые - Намина Форна

против чудовищных смертовизгов.

Я задыхаюсь от ужаса, твари с нечеловеческим упоением отсекают конечности и раздирают тела, с диким звериным весельем отрывают головы. В считаные минуты от джату ничего не остается, и следующими станут местные мужчины.

– Не дать им пройти! – ревет старейшина Олам, но уже слишком поздно.

Смертовизги пропахивают ряды деревенских мужчин, вонзаются в них когтями и клыками. Чем больше люди кричат, тем неистовее становятся твари. Кровь брызжет на землю, рисуя алым по белому снегу; в мешанине внутренностей и сухой листвы валяются трупы.

Это настоящая резня.

Ужас пронзает мое сердце, я обращаюсь к отцу. Он и двое других вступают в бой с тварью, отталкивают ее мечами и вилами. Отец не видит еще одного смертовизга, что несется к нему с горящими жаждой крови глазами. Не видит потянувшихся к нему обнаженных когтей.

– НЕ-Е-ЕТ! – рвется из груди отчаянный крик, прежде чем я успеваю его унять, такой мощный, будто к нему примешивается что-то еще. Нечто более глубинное. – Стойте, прошу! Оставьте отца в покое! Пожалуйста, просто оставьте нас в покое!

Смертовизги разворачиваются, их черные глаза полны ярости. Время будто замирает, предводитель чудовищ придвигается ближе. И ближе, и ближе, пока не…

– СТОЙ! – кричу я, и в голосе звенит еще больше силы.

Смертовизг резко застывает, из его глаз утекает жизнь. На миг он кажется почти шелухой, пустым сосудом, а не живым существом. Остальные твари такие же неподвижные статуи в вечернем свете.

На деревню опускается тишина. Я слышу лишь грохот собственного сердца. Громче. Громче. А потом…

Движение.

Предводитель смертовизгов разворачивается и, пошатываясь, бредет к лесу, остальные тоже. И за ними следом, по пятам, отступает туман. Проходит меньше минуты – и все они исчезают.

Облегчение пьянит, кружит голову. Меня охватывает смутное чувство, отчего все тело кажется легче пушинки чертополоха.

Ступаю к отцу, и на лице застывает улыбка. Он все еще стоит там, где был, но не испытывает облегчения. Он бледен, весь мокрый от пота. Он выглядит почти… испуганным.

– Отец? – зову я, потянувшись к нему.

К моему изумлению, он с отвращением отшатывается.

– Гнусный демон! – кричит отец. – Ты что сотворил с моей дочерью?!

– Отец? – повторяю я, делаю еще шаг, растерянная, а он снова отступает.

– Не смей меня так называть, тварь! – шипит он.

Вокруг него успели собраться мужчины. Женщины высыпают из домов, среди них Эльфрида. На ее лице выражение, которого я у нее никогда еще не видела. Страх.

– Глаза, Дека. Что с твоими глазами? – шепчет она в ужасе.

Ее слова немного рассеивают туман в моей голове. Глаза?.. Собираюсь спросить отца, о чем они все говорят, а он кивает на что-то позади меня. Поворачиваюсь и вижу Ионаса, и в его руке поблескивает меч. Я хмурюсь, сбитая с толку. Ионас пришел меня защитить, как утром?

– Ионас? – спрашиваю я.

Он вонзает меч мне в живот. Боль так остра, так жгуча, что я едва замечаю, как мне в руки хлещет кровь.

Красная… сперва она очень красная, но затем ее цвет начинает меняться, мерцать и в считаные мгновения становится золотым.

Перед глазами сгущаются тени, кровь в моих венах течет все медленней. Подвижно лишь золото, что льется мне в ладони, словно скользящая по коже река.

– Как я всегда и подозревал, – доносится издалека голос.

Я поднимаю взгляд, надо мной нависает старейшина Дуркас. На его лице – мрачное удовлетворение.

– Она нечиста! – провозглашает он.

Это последнее, что я слышу перед смертью.

3

Когда я проснулась, вокруг было темно и странно тихо. Шум и толпы деревенской площади исчезли, сменившись тенями, холодом и тишиной. Где я? Озираюсь, понимаю, что это какой-то подвал, вдоль каменных стен высятся аккуратные ряды бочонков с маслом. Пытаюсь пошевелиться, встать, но что-то мешает – грубые железные кандалы, одни на ногах, другие на запястьях. Дергаюсь, выворачиваюсь, дышать становится все труднее, но кандалы неумолимы. Они вбиты в стену позади меня. В горле застревает крик.

– Очнулась, – прорывается сквозь панику голос Ионаса.

Он стоит в темноте, разглядывая меня с холодной пристальностью, которой обычно удостаивает нищих и прокаженных. Выражение его лица настолько сурово, что я испуганно шарахаюсь назад.

– Ионас, – хрипло зову я, пытаясь вырваться из оков. – Что происходит? Почему я здесь?

Он кривит губы в отвращении.

– Ты меня видишь? – спрашивает Ионас и добавляет, как бы сам себе: – Ну, конечно же.

– Я не понимаю, – говорю я и сажусь. – Почему я здесь? Почему меня приковали?

Ионас зажигает факел. Яркость света настолько меня ослепляет, что приходится прикрыть ладонью глаза.

– Ты видишь меня в полной темноте и еще смеешь спрашивать, почему ты здесь?

– Я не понимаю, – повторяю я. – В голове все смешалось.

– Как ты можешь не помнить…

– Не говори с этим! – обрывает Ионаса холодный голос.

Из угла поднимается отец, лицо его сурово. Прежде скрытый колонной, он все это время был здесь, и теперь я его вижу, несмотря на окутывающий угол мрак. Почему я его вижу так ясно? Ионас зажег всего один факел. Укол страха пронзает нутро, я вспоминаю слова Ионаса: «Ты видишь меня в полной темноте»…

Отец коротко кивает Ионасу:

– Позови остальных.

Тот спешит вверх по лестнице, оставляя отца, похожего на призрак, в полной темноте. Он приближается, и его глаза горят странным чувством. Гнев? Отвращение?

– Отец! – шепчу я, но он не отвечает и, присаживаясь передо мной на корточки, скользит взглядом по мне, пока не останавливается на животе. В платье рваная дыра, видна гладкая кожа. Я смущенно прикрываюсь, но что-то, видимо, не так.

Что я забыла?..

– Даже шрама нет, – замечает отец странным, отрешенным тоном.

Он что-то сжимает в руке… мамин кулон.

Должно быть, снял с моей шеи, пока я спала.

По моей щеке скатывается слеза.

– Отец! – хриплю я. – Отец, что же это? Почему я здесь?

Тянусь к нему, но замираю. Он суров, неприступен. В нем будто на медленном огне кипит отвращение. Почему он не отвечает? Почему не смотрит мне в глаза? Я бы все отдала, чтобы он меня обнял, сказал, что я совсем зря так испугалась, его милая глупенькая девочка.

Отец ничего этого не делает, лишь смотрит наконец мне в лицо с этим ужасным, отрешенным отвращением.

– Лучше бы ты просто умерла, – выплевывает он.

И тогда я вспоминаю.

Ритуал Чистоты, приближение главного смертовизга – какими холодными были эти черные глаза, когда мы встретились взглядом. Слезы уже всерьез льются по щекам, когда я вспоминаю джату и деревенских мужчин с оружием. Кровь на снегу. Отец в опасности. А потом голос, рвущийся с моих же губ… ужасный, нечеловеческий голос… и сразу же взгляд отца, с которым он приказал Ионасу пронзить меня мечом. Взгляд, который я поняла лишь тогда, когда увидела сочащуюся из живота золотистую кровь.

– Нет… – шепчу я, сотрясаясь в рыданиях.

Я почти наяву чувствую, как погружается в плоть зазубренный клинок, как меня окутывает тьма. Я раскачиваюсь взад-вперед, погруженная в ужас так глубоко, что почти не замечаю гулкие шаги по ступеням, не вижу приближающиеся силуэты. Лишь спустя несколько минут я поднимаю глаза и понимаю, что надо мной старейшина Дуркас увлеченно читает Безграничные Мудрости, а подле него молча стоят забинтованный Олам и другие. Здесь их всего пятеро. Гадаю, где же остальные, и в сознании вспыхивает образ – спины двух старейшин ломаются под ударами когтей смертовизга, – заставляя желудок сжаться.

Сгибаюсь пополам, на языке едкий привкус рвоты. Старейшина Дуркас выходит вперед, его глаза полны отвращения.

– Подумать только, какую тварь мы пригрели.

От его слов тошнота встает у меня в горле комом. Бросаюсь на колени, тяну руки.

– Старейшина Дуркас! – умоляю я. – Пожалуйста, это ошибка! Я не нечиста! Нет, нет!

Меня захлестывает вина, страшное напоминание: как покалывало кожу, когда явились смертовизги, как они ушли только потому, что я