Книга Дороги товарищей - Виктор Николаевич Логинов

было немыслимо. И случилось так, что, когда один забияка из соседнего класса, по соображениям, недоступным всем остальным людям, ударил Щукина, Аркадий прижал его в пустом уголке и тем же методом разъяснил, что делать это было не нужно. И все почему-то решили, что Щукин — под охраной и покровительством Юкова.

Аркадию нравился Борис. Конечно, он громогласно не объявил об этом, потому что, по натуре своей, был противником всяческих торжественных деклараций. Но все без труда поняли это и стали смотреть на Щукина с невольным уважением. Значит, было что-то в незаметном тихоне, если сам Юков, презирающий классные авторитеты, выделил его из среды простых смертных и не постеснялся во имя справедливости отхлестать по щекам сорванца.

Со своей стороны, Щукин тоже уважал и даже любил Юкова. Когда Аркадия поднимали с парты или, хуже того, выставляли вон из класса, Борис краснел, точно был виноват в чем-то. Однажды Юков обнаружил в своей парте записку: «Зачем ты балуешься?» Подписи не было, но Аркадий догадался, чья это рука. «Какое твое дело?» — написал он поперек бумажки и хотел бросить Щукину. Встретил его взгляд и смял записку в кулаке. Баловаться он не перестал, но нет-нет да и задумывался…

Таинственны были причины взаимного уважения этих двух, таких разных по характеру, мальчишек. Все удивлялись, и никто не понимал этого. И даже Аркадий с Борисом не понимали до поры до времени. Но придет время, и всем станет ясно, что характеры Юкова и Щукина не такие уж разные. Есть в человеческих душах качества, которые роднят людей крепче и надежнее, чем родственные узы.

— Аркадий! — сказал Борис, сияя большими добрыми глазами, которые предназначались природой девочке, но достались веснушчатому и стеснительному пареньку. Щукин чуть-чуть, почти незаметно, заикался и поэтому невольно растягивал слова.

— A-а, Борька! — обрадовался Аркадий. Беспечно поглядывая на знакомые парты, он подошел к Щукину и пожал ему руку. — Ты что сидишь здесь?

— Я? Да вот шел мимо… — Борис погладил парту ладонью. — Вот метка: помню, от счастья вырезал, когда челюскинцев спасли. Сколько воспоминаний пробуждается здесь! Понимаешь, Аркадий, так бы и захватил эту парту — на всю жизнь!

— Да-а… — протянул Юков. Он глядел на полустертую букву «Ч», вырезанную на обратной стороне откидной доски, и вспоминал, в каком году спасли челюскинцев[16]. Так и не вспомнив в каком, сказал: — У меня такой парты не было. Девять лет по классу кочевал. Кажется, на всех, кроме твоей, сидел. — Он окинул класс взглядом.

И когда Щукин вновь увидел его лицо, в глазах у Аркадия уже не было прежнего беспечного выражения: легкой задумчивостью обволоклись они.

— Тебя тоже потянуло в класс? — спросил Щукин. И не дождавшись ответа, уверенно добавил: — Вижу, что потянуло.

— Нет, не угадал… Зачем мне? — Аркадий с чрезмерной внимательностью оглядел свои жесткие, прорванные на носках сандалии, легонько, как бы между прочим, посвистел. — Отцу взбредет в голову: хватит учиться — вот и весь сказ!

Щукин решительно возразил:

— Нельзя так!

— Кому нельзя, а мне, брат, все можно. — Юков сел парту. — Странный у меня сегодня день, Борис! — вдруг признался он. Тоска вроде какая-то… И тянет куда-то… Бывает у тебя так? Тянет и тянет, а куда — не поймешь… Шел по улице, вижу — школа. Ну и зашел. А зачем зашел? Спроси у меня…

Аркадий отвернулся, удивляясь, с чего это он вдруг расчувствовался.

Борис помолчал, а потом положил руку на плечо Аркадия и мягко, но очень неожиданно спросил:

— У тебя в жизни есть цель, Аркадий?

Этот вопрос застал Юкова врасплох. Некоторое время он размышлял. Борис заметил, что лицо его, обычно дерзкое и задорное, выражало сейчас недоумение и тревогу.

— Нет, — беспокойно проронил Юков и сразу же спохватился будто: — Какую цель ты имеешь в виду?

— Обыкновенную. Ну, призвание твое. Кем ты хочешь в будущем стать? Ученым, писателем, моряком… Вот я о какой цели говорю. — И Щукин снова спросил, с надеждой глядя на Аркадия: — Есть?

— Нет, — покачал головой Аркадин.

— Не может быть! — с жаром воскликнул Щукин. — Я знаю твердо: у каждого человека в Советском Союзе есть в жизни цель. Пусть самая маленькая, скромная, но — есть! Ты лучше подумай, Аркадий… и не говори так, я с тобой спорить б-буду!

Борис с трудом выговорил последнее слово: когда он горячился — заикался больше.

— Как хочешь, спорь… а вот у меня нет. Вообще-то… — Юков хотел открыть свое самое заветное — мечту о подвиге, но спохватился вовремя: как ни хорош парень Борис, а и ему незачем знать об этом. Да и не в его вкусе — эта мечта. Из другого теста вылеплен Борька Щукин и уж, конечно, ни о каких подвигах не мечтает и никогда не совершит их. И Аркадий сказал твердо: — Вообще-то нет!

Глаза у него стали тоскливые-тоскливые.

— Ты просто удивляешь меня, Аркадий! — не на шутку встревожился Борис.

— А у тебя она, настоящая цель, имеется? — грубовато оборвал Щукина Юков. Он не любил, чтобы посторонние занимались разбором его личного дела.

— Конечно! — лицо Щукина расплылось в мечтательной улыбке. Он и внимания не обратил на резкость Аркадия. — У меня есть хорошая давнишняя мечта… только, учти, не смейся! — строго предупредил Борис, перестав улыбаться, и Юков понял, что насмерть обидит товарища, если вздумает высмеять его. — Я после окончания десятого класса поступлю в Тимирязевскую академию… в крайнем случае, в сельскохозяйственный институт, а потом буду работать в деревне агрономом.

Юков ждал чего угодно, только не этого. Агрономом! Чудак Борька! Какой чудак… агрономом! Нет, нельзя было не улыбнуться.

— Какая же это цель? — с веселым удивлением спросил Юков. — Что тут хорошего?

— Как что хорошего?!

Густые, очень черные брови Щукина сошлись на переносице, и Аркадий в этот миг понял, что Борис готов, при случае, и на кулаках защищать свою мечту.

— Ты не находишь в этом даже ничего интересного? — продолжал Борис таким тоном, словно Юков сказал, что не любит Родину. — Неинтересно создавать селекционным путем новые виды з-злаковых культур: ржи, ячменя, пшеницы, овса? Это неинтересно? Н-ну, знаешь!.. — Тут Борис немножко посдержал свой гнев, посмотрел на Аркадия укоризненно, и в глазах у него снова загорелись добрые и мечтательные огоньки. — Чем больше хлеба, тем лучше жизнь. Я хочу… не смеяться, Аркадий! Хочу посвятить свою жизнь выращиванию нового сорта пшеницы, который в любых условиях — засуха, вредные туманы, дожди — давал бы высокие урожаи.

Аркадий уже по-другому смотрел на мечту Щукина. Разумеется, Борька не чудак, он ошибся и этим нечаянно