Книга Избранное - Иоганнес Бобровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ветер, в горле, в глубине
невнятный говорок: кошкой
облако урчит, скликающей
слепых котят, а темнота
все глубже загоняет в дом.
Пусть кто-то у окна,
а кто-то в круглой шляпе,
в лесах плутая, слушает
собачий лай в ему
невидимой дали. Деревья,
реки, берега заиндевели густо.
Клетка птицы, горестная
арфа, звенит — крылья
бьются о решетку. Мгла,
собери, втяни в себя
по каплям соль,
по каплям
свет.
САРМАТСКАЯ РАВНИНА
В душе
мгла до краев. Поздно —
вспороты жилы дня.
Синева…
Равнина поет.
Кто
повторит ее песню,
прикованную к прибрежью,
ее зыбкую песню:
море после штормов —
ее песня.
Но
они внемлют тебе,
вслушиваются, города,
старинные, тихо звучащие
вдоль берегов. Ветры
твои, словно песком,
города
заметают дурманом.
И
деревни твои
у тебя на груди зеленеют.
Все в прожилках дорог.
На пожарищах лета —
слез размолотое стекло,
пепла следы.
Мягко ступает стадо,
дыша предвечерьем.
Свистом
его мальчуган погоняет.
Из-за плетня
старуха
кричит ему вслед.
Равнина.
Сон необъятный.
Необъятный от сновидений.
Распахнуто небо твое,
под куполом
жаворонков голоса.
Вдоль бедер твоих
струятся потоки.
Всюду влажные тени
лесов и просветы полей,
где дорогами птиц
на далекой заре
отшагали
народы
свое бесконечное время,
которое ты охраняешь
во тьме.
Я вижу тебя,
тяжелая красота
безликой глиняной головы,
— Иштар тебя звали или как-то иначе? —
найденной в топи болот.
ОТСВЕТ
Смеркается.
Поверх лугов бежит
зеленая волна.
В холодном свете
молодой луны
свист птичьих крыл.
Над берегами рек,
вдали,
где небосвод прибрежья
обнимает, в тени лесов,
мы вслушивались в песню.
Пел пращур, шагая по оврагам.
Птичье сердце, легкий
оперенный камень,
ты с ветром падаешь
в туман. Тебя равнина
принимает. В траве след смерти,
краткий, словно путь улитки.
Но
кто же вытерпит меня,
человека
с закрытыми глазами,
злым ртом, с руками,
держащими пустоту,
человека, который бредет
вслед за потоком,
умирая от жажды,
и в дождь выдыхает
время другое,
которое не повторится,
другое —
немое, как облака?
Ввысь взлетает
гневная птица,
крыла распахнув,
отсвет, света
мятежный двойник.
ВИЙОН
Ты просквозил, словно ветер,
тропы Турени,
камни больших городов,
ты не вернешься.
Месяца нож за тобой,
деревья и башни
перед тобой
скрестили копьями тени.
Кто это свищет вдали?
Кого обвивает
облачком легким хитона
греческий бог воровства?
Шляпу долой! Не твоя ли лысина светит
в зеркале смерти —
в омуте каждом! Где-то у моря,
где-то на Севере ветер кроет туманом
крыши косые. В гнезде
позабытом рыбачьем
ты найдешь свой покой.
Рыбаки
утром вернутся,
выпьют, сев у огня,
и в масло кипящем
на сковородке забьется белая рыба,
мученье немое.
Это и есть мой покой.
ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА
Свет,
вспененный свет,
над равниной крутая
громада блеска, яростный
грохот, атака бури
с выдохом молний, жуть
врастающей в небо стены.
Я шел по дюнам,
в край безлесья,
шагал
без тени, без мечты
с толпой жнецов.
Стояла мельница,
застывшая и старая,
цепляясь тусклыми крылами
за ветра.
Она в отлет стремилась
вслед за журавлями,
огромная на сером фоне неба.
Ее издалека зима слепила
белками диковатых глаз.
Сердце, ледяная птица,
построй гнездо
из плавников и кости
в дупле, в бормочущей крови,
останься у детей равнины,
живи для них в тени
из песен, танцев,
отгородись ноябрьскою травинкой
от снегов.
ДЕРЕВЕНСКАЯ ДОРОГА
Добродушен вид лета,
шагает оно в обнимку
с рекой, лукавое, жаркое.
Распускаются розы.
Скифский холод не за горами.
Снаружи он — чистый пламень,
от копоти черен внутри.
В той стороне,
где небо бескрайне,
пахарь идет,
погоняя кобылу,
он видит:
в высоких ветвях
рязанской березы
сгущаются тучи,
и дрожат берега,
и качается степь.
Микула, пахарь былинный
деревянной Руси,
веди к водопою коня.
Скоро мы запоем,
строфы сложатся сами.
В сумрак голос
вонзится однажды,
Чаадаева голос,
воплем птицы,
раненной в грудь.
Дорога:
след колеса,
копыта след,
трава
и пыль.
Лицо земли —
на дне реки,
в песке,
в моей душе. Оно
останется навеки там.
ЦЕРКОВЬ «УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ»
Над камнем,
над каменным сводом,
в небе старинном
качается купол из ветра,
который
с плотами приходит и песней,
пропахший духом малины
и терпким медовым дурманом, до ночи —
когда владыка полей седовласый,
ясень, глаза округлив,
застывает
