Книга Исчезновение Залмана - Максим Д. Шраер

– Шалом, простите, могу я войти в синагогу?

– Шалом, мой друг, вы, должно быть, американец? – спросил один из «охранников», предлагая Джейку суконную черную кипу.

– Спасибо, я захватил свою, – ответил Джейк, доставая вязаную ермолку из кармана пиджака.

Скрипучая дверь закрылась, и Джейк услышал клацанье тяжелого засова. Он пересек внутренний двор, подошел к синагоге, поднялся на несколько ступеней и увидел еще две двери, слева и справа по сторонам. «Правая, должно быть, ведет на женский ярус», – подумал Джейк. Он вошел в обширное помещение храма. Рассеянный свет падал сквозь полукруглые окна. Кубическое пространство храма было разделено на три части. Ряды мраморных колонн поддерживали крышу. Дополнительные малые колонны подпирали стены. Несколько утопленных в стену колонн поддерживали верхнюю галерею. Джейку понравилось расположение мест на нижнем этаже: скамейки из темного дерева стояли рядами у противоположных стен храма. Таким образом, в рядах по обе стороны мужчины молились лицом друг к другу. Ковчег был в дальней стене; бима – кафедра, находившаяся на возвышении, располагалась с ближней стороны святилища, напротив Ковчега. Джейк сел на самую крайнюю скамейку справа и начал рассматривать молившихся. Было около пяти часов вечера, когда он вошел, и в синагоге уже собралось около двухсот человек. Храм постепенно погружался в полутьму, окна меняли цвет: сначала серо-голубой, потом дымчато-серый, а потом цвет ночного неба. Все больше и больше людей наполняло синагогу по мере того, как приближалось время трубить в шофар. К заключительной части службы, часа через два, вся синагога была почти заполнена.

Джейк и не пытался следовать службе; он почти не знал иврита, а по главным праздникам дома в Балтиморе ходил в реформистскую синагогу. Вместо того чтобы молиться, он принялся наблюдать за прихожанами. Он различил два типа лиц. Одни угловатые, с оливковой кожей, явно средиземноморские лица. Их обладатели чаще всего были крепкого телосложения и невысокого роста, с темными глазами, выразительными, изогнутыми носами с горбинкой и курчавыми черными или, иногда, каштановыми волосами. Вероятнее всего, это были потомки сефардских евреев, выходцев из Португалии и Испании, основавших общину Амстердама. Но гораздо больше было мужчин с чертами лица, типичными скорее для голландцев или северогерманцев. Это были высокие светлокожие блондины с длинными лицами и небольшими острыми носами. «Ашкеназим, у них в жилах течет немецкая, польская и литовская кровь», – Джейк представил себе, что бы сказал по этому поводу его отец, обожавший этнографию.

Четверо из находившихся в храме мужчин особенно заинтересовали Джейка. Один – типичный мистер Пиквик: толстый, с полными щеками и тройным подбородком, мягкой улыбкой и выпуклыми лукавыми глазами. Так же, как и многие другие мужчины, включая кантора, «мистер Пиквик» был во фраке и шляпе с высокой тульей. Неподалеку от него молился мрачного вида сефард с мощным носом и лопатистой бородой. Он был с двумя подростками, у которых негроидные черты лица подчеркивались темным пушком над верхними губами. Бахромой своих молитвенных покрывал – талесов – они щекотали шею мальчика, который молился в соседнем ряду. Еще Джейк заметил высокого стройного господина. Наверняка адвокат или финансист, подумал Джейк. Господин этот казался спокойным и самоуверенным. У него были ледяные зеленые глаза, а на кончике заостренного носа сидели узкие очки для чтения. И наконец, на глаза Джейку попался старый еврей с поросшим щетиной лицом в заношенном до блеска синем костюме-тройке. Старик истово молился. Он был сутулый, с крупными оттопыренными розовыми ушами.

Кантор взошел на биму. Он был похож на отставного пехотного полковника, с бобриком серебристых волос, узкой щеточкой усов и квадратной челюстью. По контрасту с суровой внешностью, голос кантора был мягким и трепетным. «Медовый голос, медовый», – вспомнил Джейк восторженные слова своей мамы после того, как она слушала Ричарда Такера в постановке «Богемы» в Метрополитен-опера. Кантор пел, а храм погружался в темноту наступившего вечера. Только бима оставалась хорошо освещенной. Двое прислужников обошли зал вдоль стен и колонн, зажигая свечи. Они двигались тихо и медленно, чтобы не потревожить кантора и молящихся, которых объединяло таинство Судного дня. Постепенно храм осветился сотнями огней.

Горящие свечи и гортанное пение взбудоражили Джейка и сосредоточили его мысли на самом главном. Он не чувствовал себя чужаком в этой общине, но все же испытывал одиночество. Кроме того, отсутствие женщин в зале вынуждало его думать о женах всех этих молившихся евреев. «Там, наверху, они, наверное, ждут, когда наконец придет время соединиться со своими мужьями и сыновьями. Каждому еврею положено жениться, у каждого должна быть жена», – подумал Джейк. Ему уже тридцать шесть, а до женитьбы все еще далеко. Он вспомнил об Эрин и о тех двух годах, которые ему когда-то казались счастливыми. А потом – внезапное расставание. «Как можно любить и не быть вместе?» – задал он себе вопрос, раскачиваясь в ритме пения кантора. Закрыв глаза и скрестив пальцы на груди, Джейк вспоминал места, где они с Эрин бывали вместе. Чаще всего они ездили на выходные в Аннаполис. Однажды в марте рванули на Ки-Уэст. Потом как-то раз катались с гор в Солнечной долине. И наконец, вспомнилась деревушка в горах северного Вермонта, где они провели неделю в свой первый июнь.

По краям поляны были россыпи земляники. Устав собирать земляничины, они ползали на коленях и ели некрупные безумно сладкие ягоды прямо с веточек. Они были одни на поляне. Некоторые склоны гор оставались в тени, другие освещались накаляющимся солнцем. Гудели пчелы. Эрин и Джейк медленно продвигались к дальнему краю поляны, в сторону от пылившей дороги. Потом они прилегли отдохнуть в тени под шелестящими деревьями. Джейк был в джинсовых шортах, Эрин – в маечке и выгоревших хлопчатобумажных легинсах в облипку.

– Джейки, знаешь о чем я думаю? – Эрин прикоснулась к его груди.

– О чем?

– Я хочу, чтобы наша жизнь вместе была широкая, как эта поляна, и вся в землянике.

– Да, было бы здорово. Длинная-предлинная. Вся из выходных дней.

– И мы бы все вместе ходили в церковь: ты, я, дети.

Джейк почувствовал, как у него в груди образуется ледяная пустота.

– Эрин, ты же знаешь, что я не хожу в церковь, – ответил он сухо.

Смятение промелькнуло в ее глазах. Она покраснела.

– Джейки, милый, я имела в виду… я подумала о том… как мы пойдем на какую-нибудь службу всей семьей, необязательно в церковь. Джейки, что случилось?

– Ничего не случилось. Все в порядке.

Она перевернулась и поцеловала его в живот. Джейк не противился. Ее правая рука стянула с него шорты, а голова переместилась вниз. Приближаясь к границе между жизнью и тем другим, бестелесным, чертогом, Джейк приподнял голову. Он устремил глаза в сторону дальних гор, потом закрыл их и больше не открывал, пока все не кончилось. Он смотрел на безоблачное голубое небо над головой и ощущал с невероятной силой и правдивостью, что, хотя его тело оставалось лежать на теплой траве рядом с Эрин, некая часть его существа – душа? дух? дыхание? – отделилась и унеслась в зенит небосвода. Он знал, что Эрин нужны его слова и его ласка, но не мог найти в себе сил, чтобы дать ей то, чего она так ждала.