Книга 12 месяцев. Необычные эротические приключения - Генрих и Ксения Корн

– Теперь сделай это так, как хочу я.

Генрих вернулся на стул и взял её за руку, чуть сжав её пальцы. А мне сказал тихо, но уверенно:

– Действуй.

Я скинул старую резинку, надел новую и вошёл в его жену сзади, стараясь двигаться медленно и нежно, как она попросила. Но страсть, словно набегающая на песчаный берег вода, волна за волной, делала мои движения всё более быстрыми, более настырными, более агрессивными. И я отдался её напору. Волны превратились в толчки, а потом в удары и еле различимый стон, и в нём мне вроде бы снова почудились те самые непонятные слова, точно заунывная монотонная молитва.

Я хотел видеть глаза Ксении, я – насколько мог – заглядывал в них, но её взор был обращён к Генриху. А взор Генриха к ней. Они смотрели друг на друга, будто они только вдвоём, а меня нет. Я чувствовал их общий, единый взгляд, он был такой… чистый – ясный и спокойный – каким бывает сияние солнца на закате, что меня почему-то охватила досада.

«Это же грязь, грязь, грязь! – свирепствовали мои мысли. – Как они могут делать вид, что её нет, что всё это чисто? То, что грязно, не может быть чистым, не может и никогда не будет!».

Я воспламенился и пожелал, чтобы их глаза стали неспокойными и мутными – глаза Генриха вялыми и похотливыми, как беснующийся взгляд куколда, а глаза Ксении страстными и влажными, как её лоно, в котором всё ещё властвовал мой член. Я рванулся ещё быстрее, ещё настырнее, ещё и ещё агрессивнее, чтобы достучаться до их чистого взгляда, обращённого друг к другу, оторвать их от него, заявить о себе, что вот он – я: я есть, Генрих, и я сейчас трахаю твою жену; я есть, Ксения, и я в тебе, это ведь ты меня – не правда ли? – ощущаешь там, внутри себя.

Но они, глаза в глаза, рука в руке, не замечали меня. Будто они только вдвоём, а меня нет среди них. И тогда огонь взорвался во мне весёлым фейерверком и вылился, стремительно затихая и угасая. Вместе с ним враз смолкли и слова, похожие на заунывную монотонную молитву.

Я устало перевалился на спину, еле дыша. Стало холодно.

Ксения поднялась и заботливо укрыла меня покрывалом, перед тем аккуратно сняв использованный презерватив.

– Там, в коробке, остался ещё один. На третий раз, – напомнила мне она. – Но это должно быть так, как хочет Генрих.

– Как это? – отозвался я.

– Подумай. Ты же умный мальчик, сможешь догадаться.

Я подумал и ответил.

– Думаю, Генрих никак этого не хочет. Думаю, мне изначально не следовало соглашаться на ваше предложение.

Ксения присела на кровать рядом со мной и ласково погладила меня по голове.

– Ты умница. Всё верно. Но не переживай… Всё было правильно. Всё всегда бывает правильно.

Затем она встала и, как есть, голая, опустившись перед Генрихом на колени, с тёплой покорностью взяла его руку и, поцеловав её, прижалась к ней. Я смотрел на них и вдруг почувствовал, что в моём взгляде нет ничего грязного. Всё было таким… чистым – ясным и спокойным – словно сияние солнца на закате. Красота – и всё, больше ничего. В тот момент я понял что-то, к чему не смог подобрать слов, как ни старался.

– Теперь нам пора идти, Ян, – сказал Генрих.

– Скажите только, кто вы? – спросил я.

Его губы чуть дрогнули в улыбке, и он ответил:

– Лучше взгляни внутрь себя и осознай, кто ты. Так ты откроешь в себе тайну, которую нельзя говорить. Никогда и никому её не рассказывай, иначе утратишь её. Её не передать словами.

Ксения, поднявшись с колен, повернулась ко мне во всей своей блистательной женской красоте, и я не мог не узнать то, что меня волновало больше всего.

– Ксения, почему вы выбрали меня?

Её лицо, кажется, засияло ещё ярче.

– Просто так.

– Просто так?

– Да, просто так.

– Спасибо вам… за всё. Я никогда вас не забуду.

Она промолчала и ушла за занавеску. Потом я услышал оттуда характерное журчание и улыбнулся так, как, наверное, никогда не улыбался в своей жизни. Мне было приятно, что она не побрезговала и оставила малую, ничтожную, но очень интимную частичку себя там, в моём помойном ведре. В исподнем моего маленького человеческого «я». Глупость, но признаюсь: это отчего-то было даже более приятным, чем обладание ею некоторое время назад.

А как они оставили меня, я не запомнил. Я заснул крепким сном, с улыбкой на устах. Мне снилось, как на песчаный берег набегала вода, волна за волной, волна за волной…

Утром первой моей мыслью было то, что всё мне приснилось, – Генрих, Ксения и всё прочее, что произошло между нами. Я подскочил как безумный, разглядывая свою комнату в надежде найти хоть какое-то, пусть даже незначительное подтверждение тому, что всё случилось на самом деле. Но ничего не находил.

Комната выглядела совершенно обычно, как в любое из моих утр. На столе пусто, стулья аккуратно стояли на своих местах. Форточка, которую постоянно открывал Генрих, чтобы покурить, была закрыта. За занавеской, в ржавой раковине валялась груда немытой посуды. Гранёные стаканы, чистые и оттого какие-то тоскливые, находились там, где им и положено находиться на веки вечные в этой комнате, – в кухонном шкафу.

Я расстроился. И, расстроенный, полез в шифоньер – одеться и тем самым завершить обыденный ритуал вхождения в мой новый день, такой привычный, потому что очень похожий на все мои предыдущие дни. Чтобы продолжить жить мою привычную жизнь.

Но в шифоньере, на полке, где у меня хранились всякие утренние вещицы – зубная щётка, бритва, одеколон и прочая важная ерунда, на глаза попался красивый новогодний пакет. Такой, какой я видел у Ксении в парке, когда мы познакомились.

С волнением я раскрыл его. В пакете лежала красная коробочка из-под презервативов с одним неиспользованным, пачка дорогих мини-сигар, что курил Генрих – кубинских, с названием «El Misterio De La Vida» – и книга с запиской внутри: «Яну, будущему писателю, с любовью. Генрих и Ксения». Позже из этой книги я узнал много полезного по писательскому ремеслу. А записку сохранил до конца своих дней.

Прежде же в моей жизни произошло то, что иначе, чем чудом, и не назовёшь. Хотя поначалу всё складывалось с точностью до наоборот – я потерял всё: всё, что имел на тот момент.

Как-то ночью Толик и загостившийся у него незнакомый мужик, обожравшись какого-то адского пойла, подожгли свою комнату и сами в ней сгорели, попутно чуть не спалив всю квартиру.

Приехал хозяин и потребовал освободить помещение. Впрочем, жить там уже стало невозможно. Но и идти мне тоже было некуда. Некоторое время ночевал на вокзалах и где придётся.

Отчаявшись, я бросил университет и отправился на родину – к родителям, в далёкую глухую деревню. Там, на моих глазах, один за другим покинули этот мир мать и отец. До сих пор мне кажется, будто я вернулся тогда к ним лишь за тем, чтобы похоронить их. Не скрою, слова Генриха про «такую удачу в жизни, что через год ты себя просто не узнаешь» иногда приводили меня в ужасное бешенство.