Книга Вспышка - Элис Бродвей

Тишина.

– Она сама выбрала знак во́рона, не так ли? – повторил Минноу. – И ей никто… не посоветовал? Вы её наставник, Уитворт. Она вами восхищается, возводит на пьедестал. Девушка уловила бы ваш малейший намёк…

Как мне хотелось распахнуть дверь и крикнуть, что знак во́рона выбрала я, моё тело, но я только съёжилась и, дрожа, обхватила колени. Обель велел не выходить, что бы ни случилось. Мои чувства обострились, как у мыши, которая прячется от орла.

– Можете обвинить меня, если хотите, – тихо произнёс Обель. – Я её наставник. Она часто следует моим советам, не буду спорить. Однако знак во́рона Леора попросила нанести ей по доброй воле, без принуждения.

Что-то разбилось, потекла вода – со стола упала чашка с чаем.

– Не трогайте, пусть лежит, – со змеиным спокойствием, от которого у меня кровь застыла в жилах, сказал Минноу. – Странное дело, Обель. Рисунки на вашей коже говорят о доброте и благородстве. Чернила не лгут. Но я знаю, что ваши татуировки – обман. Правда где-то прячется, глубоко, под кожей, и я до неё доберусь.

– Так прочтите мои знаки, Минноу, – язвительно ответил Обель. – Проверьте меня всего, до самых печёнок. Докажите, что я отступник. – Чернильщик горько засмеялся. – Мне нечего скрывать.

Послышался скрежет – Минноу наступил на осколки чашки, впечатал их в каменные плиты пола.

– В другой раз. Всему своё время. – Он помолчал. – Пожалуй, мне пора, Уитворт. Наверное, Леора ещё не скоро вернётся. – Голос Минноу зазвучал громче, он явно хотел, чтобы я расслышала каждое слово. – Передадите от меня кое-что своей ученице?

– Конечно.

– Наш мэр умеет убеждать, однако иногда он так наивен.

Я прижалась к двери. Что он там говорит о Лонгсайте?

– Он неколебимо верит в свою власть, думает, что все подчиняются ему без лишних размышлений. Однако отступникам требуется… особое приглашение, уж я-то знаю! Передайте Леоре, что пришло время выбирать. Игры кончились. И я, и все мы ожидаем от неё присяги на верность. – В голосе Минноу звенела сталь. – Скажите ей и объясните как следует, что тот, кто не с нами, тот против нас. Пусть отправляется в Фетерстоун и делает, что было сказано, иначе её друзьям не поздоровится. У пустых её отыщет связной. – Он помолчал и вежливо спросил: – Ну как, чай допили?

Я услышала, как кто-то взял со стола чашку… чашку Обеля… а потом вдруг – глухой удар, щелчок, крик боли… невыносимой боли. Голос Обеля. Наступившую тишину изредка прерывали сдавленные стоны.

– Так передайте Леоре мои слова, Уитворт. Это в ваших интересах.

Послышались шаги. Открылась и тут же захлопнулась дверь. Вскоре раздался голос Обеля:

– Он ушёл.

Дрожа и покачиваясь, я вышла из чулана. Всё было ещё хуже, чем я успела вообразить. Обель сжимал правое запястье левой рукой. Вокруг глубокого пореза уже наливался кровоподтёк. Странно согнутые пальцы Обеля безжизненно повисли.

– Это перелом, – с ужасом произнёс наставник, не веря своим глазам. – Рука сломана.

Я дотронулась до его пальцев. Обель попробовал шевельнуть рукой, и я услышала, как скрежещут друг о друга тонкие кости. Что такое чернильщик без руки? Ничто. На лице Обеля блестели капельки пота или слёз. Он взглянул мне прямо в глаза.

– Пора, Леора.

Глава третья

Ноги у меня замёрзли и промокли, носки – хоть выжимай. Я иду уже два дня, сегодня настал третий. На плече у меня сумка, в тёмном лесу далеко разносится звук моих шагов, вокруг лишь деревья, а впереди – туман.

Из дома я ушла в сумерках, попросив маму передать Лонгсайту моё согласие. Обель написал рекомендательное письмо и объяснил, как найти дорогу «почти до самого города», как он сказал. На прощание он неожиданно обнял меня и вложил мне в ладонь ключ от студии.

– Когда придёт время, ты обязательно поймёшь, как поступить, – сказал он. Потом придержал за плечи и добавил: – Удачи тебе в Фетерстоуне, Леора. Там живут хорошие люди, вот только они всё больше смотрят вглубь, а не на мир, который их окружает. – Обель грустно вздохнул. – Быть может, потому им и нужна ты.

Не хочу вспоминать мамины слёзы. Её испуганное, побледневшее лицо. Она не удерживала меня, даже помогла собраться в дорогу.

– Ты только поосторожнее, – прошептала она, обнимая меня напоследок.

В лесу меня с первых шагов окутал сумрак – солнечные лучи пробивались сквозь плотную листву на рассвете, но отступали перед непроницаемыми тенями. А теперь туман густеет, превращаясь в непроглядную мглу. Значит, скоро опять ночь – кромешная, холодная тьма. Дрожа от озноба, в ужасе оглядываюсь. Опять ночевать в лесу? Третий раз подряд? Прошлой ночью я совсем не отдохнула, как и в первую, – сидела под деревом, сжавшись в комочек и подскакивая от каждого звука. Я так измучилась, что иду будто во сне.

Останавливаюсь на небольшой поляне и оглядываюсь: куда теперь? Я уже давно перешла реку, ступила на земли пустых. Отмеченным здесь не место. Если хоть один житель Сейнтстоуна нарушит границу, перемирию конец. Надеюсь, Обель всё объяснил в письме и пустые меня не тронут. А почему бы мне не заблудиться насовсем? Вот останусь здесь, на полянке, и жизнь пойдёт без меня и у пустых, и у отмеченных.

Я стою неподвижно и пытаюсь различить малейшие шорохи в листве, на земле, в верхушках деревьев. Слышу стук своего сердца и хриплое дыхание. А вот и другой звук. Птица. Мой лоб сам собой хмурится, и я трясу головой, но шум не пропадает. Он раздаётся совсем близко, и, присев на корточки, я оглядываю лес.

Звук раздаётся снова, и на этот раз я уверена: мне не показалось. В кустах бьёт крыльями пернатое существо, и я осторожно иду на шорох, аккуратно ступаю по краю тропинки, где покрытые мхом валуны заботливо не дают путникам соскользнуть с обрыва. Тревожно кричит птица. Она запуталась в ветвях и теперь перепуганно дёргается и бьёт крыльями. В маленьких глазках застыл ужас.

– Знаю-знаю, каково тебе, птичка, – шепчу я.

Малышка забралась под куст, а вылезти не может. В быстро сгущающихся сумерках помочь ей не так-то просто. Клетка из тонких колючих ветвей держит крепко. Я протягиваю к пташке руки. Она, наверное, видит меня или чувствует моё приближение, потому что всё отчаяннее бьёт крыльями.

– Всё хорошо, – шепчу я. – Сейчас я тебя выпущу.

Я раздвигаю сухие, колючие ветви, морщась от боли, а птица неожиданно замирает. Неужели я напугала её до смерти? Однако, едва заметив путь к свободе, сорока – теперь-то я вижу, что это самая настоящая сорока, – бросает на меня хитрый всезнающий взгляд и вспархивает, бешено хлопая крыльями. От неожиданности я шагаю назад, оступаюсь и, не успев схватиться за ветку, падаю навзничь. Пока я лежу, пытаясь перевести дыхание, сорока летит вверх, всё быстрее удаляясь от меня.