Книга Тайна двух лун - Ксения Грациани

Доктор Арольд, в отличие от меня, существующий диагноз под сомнение не ставил. Более того, являясь сторонником так называемого лечения сном, он прописал Лиз убойную дозу барбитуратов, которые, на мой взгляд, в её случае были не только бесполезны, но могли вызвать целый букет серьёзных побочных расстройств.

К сожалению, у меня не хватало достаточных доводов, чтобы убедить Арольда отменить препарат. Тогда я только-только получил постоянное место врача в этой престижной клинике. Её владелец, международное светило психиатрии, знаменитый Шварц-Гаус, с недавних пор не практиковал, полностью переключившись на преподавание и написание научных статей. Он искал «новую кровь» – молодых и перспективных специалистов – и нашёл меня. Я в то время много стажировался в клиниках по всей Европе и активно писал и публиковал работы, посвящённые теоретической психиатрии. Видимо, прочитав их, Шварц-Гаус и разглядел во мне то, что искал.

Мне выделили собственный кабинет в лечебном корпусе и скромную квартиру в одном из служебных зданий клиники, состоящую из двух просторных комнат: спальни и гостиной. О большем я и мечтать не мог.

Профессор пожелал, чтобы я занялся иностранными пациентами. Подопечных у меня было немного: одна испанская вдова, страдающая от невроза, известный немецкий художник с тем же диагнозом, сын английских аристократов, проходящий курс лечения от алкоголизма, и две француженки с истерией. Лиз же была для меня гораздо больше, чем просто пациентка…

Но всё же за главного в клинике оставался старый Арольд. Он, в отличие от Шварц-Гауса, таланта во мне не разглядел. Воспринимал меня не более, чем практиканта, и считал своим долгом взять надо мной шефство. Я же расценивал его как специалиста, безусловно, большого, но не блестящего и, пожалуй, слишком уж закостенелого. Удивляюсь, что было общего у него с мировым светилом Шварц-Гаусом и с прогрессивными взглядами того на психиатрию. Видимо, двоих врачей связывала только юношеская дружба и совместные деньги, вложенные в открытие клиники. Арольд, в отличие от своего коллеги, был слишком консервативен. Он собирался пичкать Лиз небезопасными седативными лекарствами, а я, как и Шварц-Гаус, являлся сторонником психоанализа, потому что твёрдо верил – психические расстройства не следует лечить по шаблону.

Тем не менее, я решил с Арольдом не спорить, но, на правах лечащего врача, оставил за собой возможность выбора дозировки назначенного Лиз препарата, сведя её к минимальной. Разумеется, заведующему клиникой знать об этом было незачем.

Первым делом я собирался выяснить, что же послужило толчком к началу болезни. Ещё перед тем, как привести дочь в Швейцарию, Бен Родрик утверждал в своих письмах, что сны и редкие галлюцинации стали беспокоить её два года назад. Однако, когда мы встретились, он почему-то сообщил, что болезнь Лиз тянется вот уже три года. Я указал ему на эту неточность, и он совершенно потерялся, совсем как человек, пойманный на лжи. На помощь мужу тут же подоспела миссис Родрик, сказав, что дать точное время начала болезни они не могут, потому как Лиз сперва ничего им не говорила. На мой вопрос, происходило ли в тот период что-нибудь значимое, что могло послужить толчком для начала болезни, Бен Родрик вновь бубнил какой-то вздор, а его жена решительно заявляла, что ничего такого значимого не происходило, что Лиз, возможно, была слишком загружена в колледже, или, кто её знает, влюбилась в кого-то безответно, но не более. Никаких болот девочка отродясь не видела и уж совершенно точно босиком по ним не гуляла.

Существенных оснований им не верить вроде и не было, но всё же во мне поселилось стойкое чувство, что родители Лиз врут. Я поделился с Арольдом своими сомнениями, но он ответил мне безапелляционно: «Доктор Ланнэ, отец девушки – священник. В чём, собственно, вы его подозреваете? Не стройте из себя детектива, а займитесь лучше пациенткой».

Сама Лиз пыталась всячески мне содействовать, но совершенно искренне утверждала, что толком не знает, с чего именно всё началось. Самым простым способом заставить её вспомнить прошлое был гипноз. Я овладел им в совершенстве во время длительной стажировки в одной австрийской клинике, но проводить с Лиз сеансы гипнотерапии Арольд мне категорически запретил, мотивируя это тем, что погружение в транс могло бы спровоцировать у моей пациентки ухудшение. Я был с ним совершенно не согласен. Покопавшись в воспоминаниях Лиз, мы бы выяснили природу её видений и знали бы, в каком направлении вести дальнейшую работу, но Арольд оказался непреклонен. Он обвинил меня в безалаберности, и я даже усомнился в правильности моих идей и на время отказался от них.

Решение приняла сама Лиз. Как-то вечером, едва отойдя от очередного приступа, она настойчиво постучала в дверь моего кабинета.

– Загипнотизируйте меня, – сказала она сходу. – Вы это умеете, я слышала, как медсёстры говорили.

Я попытался возразить, но она не дала мне произнести и слова.

– Знаю, мой отец против, но я хочу выяснить правду.

– Твой отец? – оторопел я. – А причём здесь он?

– Я слышала, как они с доктором Арольдом обсуждали моё лечение, и оба сошлись на том, что гипноз мог бы мне навредить. Но хуже, чем теперь, вряд ли будет. Загипнотизируйте меня, я настаиваю.

Я стиснул зубы. Интересно, что они там ещё обсуждали без моего ведома. Арольд мог бы и меня пригласить на эту беседу, я как-никак лечащий врач Лиз.

– Доктор Арольд отчасти прав, – подавив вспышку гнева, сказал я, – гипноз может навредить при тяжёлых формах психических расстройств, но, на мой взгляд, это не твой случай. Однако, – поспешил добавить я, увидев, как она загорелась, – я не могу нарушить предписания главного врача.

– Мы никому не скажем, – шепнула Лиз, в глазах читалась мольба. – Пообещайте, что вылечите меня, доктор Ланнэ.

– Даю тебе слово, Лиз, я сделаю для этого всё, что мне под силу, но с гипнозом нам придётся повременить, – сказал я, однако ровно через месяц, воспользовавшись отъездом Арольда на конференцию в Вене, я всё же отважился нарушить запрет и устроил моей пациентке сеанс гипнотерапии.

4. Гипноз

Было утро. С утёса, где мы с Лиз расположились, открывался вид на долину Эндельберг, поделённую надвое голубой лентой реки. Пришла весна. Растаявший снег спускался с гор юркими ручьями и наполнял стремительный поток. Склоны реки были усыпаны проснувшимися после долгой зимы горными деревушками.

Лиз принесла с собой гитару и теперь, откинувшись на спинку плетёного кресла, наигрывала Этюд № 5 Мауро Джулиани**. Полосатые тени от повислых ветвей соседней лиственницы колыхались на её сосредоточенном лице и грациозной шее и подчёркивали изящную линию ключиц. Лиз так старалась правильно проиграть пассаж, словно от этого зависело что-то очень важное. Она сбивалась и начинала заново, усердно перебирая пальчиками упругие струны. Шум реки внизу вторил тревожным аккордам. Переклики беркута вплетались в быструю мелодию звонким клёкотом. Лиз спешила. Спешила проиграть пассаж. Спешила жить. И этим утром, как никогда, я видел её готовность к новой жизни.