Книга Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан

Он помнил о ней совсем мало – только какие-то обрывки разговоров, да еще острую боль утерянной любви. Сколько перевоплощений она прошла? Сколько раз он терпел неудачу, пытаясь отыскать ее за многие прожитые им человеческие жизни?

Балби фыркнул. Для человека его профессии все святые и мадонны были лишь идолами, простыми и бесхитростными.

Если не считать эту картину, слишком пустое и аккуратно организованное жилое пространство Кроу казалось полицейскому иллюстрацией к какой-нибудь дурацкой газетной статье – «Так будут жить люди в 2000 году» – и выглядело так, будто было обставлено за десять минут до их прихода.

При обычных обстоятельствах это заставило бы Балби заподозрить Кроу в том, что он позер или рафинированный денди, или даже гомосексуалист. Однако профессор производил впечатление человека серьезного. Ниже среднего роста, мрачный, бледный, в строгом костюме, он был похож скорее на архитектора, чем на ученого. Когда они пожимали друг другу руки, Балби заметил на пальце у Кроу кольцо с печаткой. И мотив этой печатки – голова волка – показался ему… как бы это сказать… немного подозрительным.

– Очень интересная комната, сэр, – сказал Бриггс таким тоном, как будто под словом «интересная» имелось в виду нечто не вполне законное.

Полисмен неуверенно присел на диван. Он оказался слишком мягким, и констебль не смог удобно на нем устроиться.

– Да, офицер, – ответил Кроу. – Это так называемый баухаус – слышали что-нибудь об этом стиле?

– Похоже на немецкое слово, – ответил Бриггс.

– Вы очень проницательны – это слово действительно немецкое. Так называлась Школа строительства и художественного конструирования в Дессау.

Полицейские переглянулись.

– Если вас это заинтересовало, я мог бы помочь вам связаться с их представителем.

– Я не хотел бы иметь у себя в доме нацистскую мебель, сэр, – резко сказал Бриггс.

Он тоже обратил внимание на странное кольцо.

– Тогда это было бы для вас идеальным вариантом. Потому что нацисты закрыли эту школу. Объявили, что там проповедуют вырождение искусства.

– По-моему, вы сказали, что это немецкая школа, – заметил Бриггс.

– Но не все немцы нацисты, – возразил Кроу.

– Как и не все англичане не нацисты, – парировал Бриггс, который к любому разговору относился, как к завуалированному противостоянию.

Кроу улыбнулся:

– Может быть, перейдем к делу, джентльмены? Присаживайтесь, пожалуйста, инспектор Балби. Сейчас все-таки 1940 год и хорошие манеры мало что значат.

Он бросил выразительный взгляд на уже давно усевшегося Бриггса.

Кроу испытывал раздражение из-за намека на то, что он – нацист. Ставить его на один уровень с этими типами столь низкого происхождения?! Этот выскочка Гитлер был капралом – грязным, потным капралом, который в свое время рыл окопы. Как могли гордые принцы с Рейна, ведущие свой род от Карла Великого, позволить, чтобы ими правило это животное? Британцев, по крайней мере, вел за собой человек благородных кровей.

– Профессор Кроу, – осторожно начал Балби, – у нас есть основания полагать…

(«Господи, – подумал Кроу, – неужели он и вправду так сказал: “У нас есть основания полагать…”?»)

– …что вы можете нам помочь. Вы ведь анфро… точнее, антара…

Балби был умным, но не слишком образованным человеком. Его мозг был ориентирован на практические вещи. Длинные, сложные слова он оставлял коронерам и судьям. Но Кроу даже не попытался помочь ему в его затруднении.

– Антрополог, – напрягшись, наконец закончил Балби.

Кроу прикрыл веки в знак согласия.

– Специалист по… – Балби сделал еще одну паузу, прежде чем продолжить, но не потому, что эти слова были ему незнакомы, – просто он не одобрял идею, которую они подразумевали.

– По верованиям, – договорил за него Кроу. – Я занимаюсь этим, когда у меня появляется свободное время.

– По языческим верованиям, – уточнил Балби.

– По разным верованиям.

– Надеюсь, речь не идет о христианстве, сэр.

Была всего одна тема, которая могла бы поколебать Балби, предпочитавшего высокопрофессиональную манеру поведения, а именно житие Христа.

– И о нем тоже, – ответил Кроу.

Балби, бывший боксер, покачал бритой головой из стороны в сторону, словно разминая шею перед боем.

– Христианство, сэр, – это не система верований. Это слово Божье.

Кроу не имел ни малейшего желания вступать в дебаты с верующим, поскольку опыт, накопленный за столетия, подсказывал ему: дискутировать с верующими в высшей степени бесполезно. Верующие – они на то и верующие, чтобы просто верить и не задавать вопросов. Если хотите поспорить, правильно выбирайте оппонентов, людей совершенно другого склада ума. Поэтому Кроу решил, что самое время сменить тему.

– Возможно, инспектор, вы с констеблем хотите чего-нибудь выпить после дальней дороги? Позвать дворецкого? Правда, боюсь, у нас остался только яичный ликер, «Адвокат». Последняя бутылка виски закончилась прошлой ночью, и пройдет еще пара дней, прежде чем удастся восполнить запасы.

– Моя церковь не разрешает употребление алкоголя, сэр, – ответил Балби.

– В Библии я не встречал никаких запретов на этот счет, – удивился Кроу.

– Не знаю, какую Библию вы читали, – коротко хохотнул Бриггс.

Сам он вообще не читал ее, хоть и пытался убедить своего босса в обратном – впрочем, безуспешно.

– Ну, лично я предпочитаю вульгату[2], на французском. Удивительный язык, он просто поет, вы не находите? Гораздо благозвучнее, чем vetus Latina[3].

Кроу сразу же пожалел о своей непочтительности. Когда живешь на земле так долго, учишься множеству вариантов поведения. Ты можешь примерять их на себя, как одежду, и отвергать, будто устаревшую модель, вышедшую из моды. И это делается не для борьбы со скукой, а чтобы сохранить рассудок. Если все время пытаться быть самим собой, в конце концов останешься в прошлом, превратишься в реликт.

Отчужденная индифферентность высших слоев английского общества в двадцатых-тридцатых годах двадцатого века, их отказ воспринимать окружающее серьезно, легкомыслие местной jeunesse dorée[4] импонировали Кроу, но иногда он чересчур увлекался. Он не хотел унижать людей – для него они и так были ничтожны. От смертных исходила какая-то странная печаль, даже когда они были в расцвете молодости. Кроу сравнивал их со срезанными цветами – прекрасными, но обреченными на смерть. И у него не было желания добавлять им напастей, тем самым отравляя короткие мгновения их жизни.