Книга Мое злое сердце - Вульф Дорн

Он выглядел потерянным. И грустным – подобное выражение лица я видела только у пациентов психиатрической клиники. По всей вероятности, юноша был одним из пациентов доктора Норда. Его вид вызвал во мне чувство, которое мой прежний терапевт назвал бы эмпатией. Эта эмпатия оказалась невероятно сильной. Я почти кожей ощутила его горе. Чтобы защититься от этого чувства, я попыталась издалека определить цвет незнакомца. Но мне это не удалось.

Он шел по направлению к «Веспе», припаркованной на улице перед домом. Садясь на мотороллер, он поднял глаза вверх. Наши взгляды встретились, и я ощутила его печаль еще отчетливее. Как будто две тяжелые руки опустились на мои плечи. Я закрыла окно и вынуждена была сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы прийти в себя. Потом я совершила ознакомительную вылазку на третий этаж. Помимо ванной и маминой спальни, в конце коридора находилась еще одна большая комната. Дверь в нее была приоткрыта.

Я вошла. Внутри было темно и пыльно. Мама закрыла шторы, чтобы хоть немного защититься от жары, но воздух остался спертым и горячим, как и на всем третьем этаже. В сумеречном свете я различила несколько картонных коробок, собранных при переезде: лежавшие в них вещи ждали, пока не займут свое место в доме. Пылесос, две разобранные подвесные полки, находившиеся раньше в кладовой – а здесь ее не было, – и гладильная доска, напоминавшая в полутьме гигантское насекомое.

Эта комната подействовала на меня угнетающе, и я уже хотела уйти, когда вдруг заметила пару торчавших из коробки длинных ушей – мягкий заяц Кая в штанишках из латекса. Это стало такой неожиданностью, что на миг у меня перехватило дыхание. Я осторожно подошла к коробке и остановилась перед зайцем. Он ухмылялся мне в лицо. «Привет, Дора, – послышался мне шепот из высокой картонной коробки. – Рад снова тебя видеть! Ты меня помнишь? Мы ведь виделись тем утром. Я говорю про то утро, ночь перед которым ты никак не можешь вспомнить. Вопрос только в том, не можешь или не хочешь. Не правда ли, Дора?»

Мне показалось, я задыхаюсь. Я схватила зайца за длинные уши и швырнула в угол на коробки. Там он остался лежать, скорчившись, и по-прежнему продолжал мне скалиться. Я заставила себя встряхнуться и дотронулась рукой до картона, как меня учил мой терапевт. Дотронься до чего-нибудь, чего-то реального, но не до себя – так как чувства в такой момент способны обмануть, – чтобы осознать, существует это в действительности или нет.

Голоса зайца в реальности не существовало, а картон – вот он. Мама сохранила на память о Кае некоторые его вещи: игрушки, ползунки, пинетки… И, судя по тому, что это была единственная открытая коробка в комнате, мама в нее не раз заглядывала. Осторожно я вынула из коробки фотоальбом, на котором до этого сидел заяц. Погладила кожаный переплет с золотой тисненой надписью «НАШ РЕБЕНОК». Открыв альбом, я сразу увидела, как Кай таращится из кроватки родильного дома. Его любопытные глазенки были широко открыты, будто он с самого начала решил ничего не упускать.

«Да, таким он и был, мой маленький жизнелюбивый братец», – подумала я и вынуждена была невольно улыбнуться воспоминанию. На глазах выступили слезы. Рядом с картинкой стояло: «Мое первое фото», а ниже мама написала своим аккуратным почерком: «Я родился 16 декабря 2009 года под знаком Стрельца. В 11 часов утра в Фаленберге, с медицинской помощью доктора Шольца. Я весил 2980 граммов и был ростом 50 сантиметров».

Шорох поблизости заставил меня вздрогнуть. С испугом я взглянула на зайца, лежавшего теперь на полу в скрюченной позе. Сердце забилось сильнее. Я постаралась успокоиться, объяснить себе, что заяц просто скатился с гладкой поверхности коробки, на которую я его бросила.

– Обыкновенная физика, – прошептала я самой себе.

Но было что-то еще. Покашливание, шуршание, которое я тотчас узнала, хотя давно уже его не слышала. Это был все тот же мерзкий шум, который я слышала тогда. И теперь, в этом сером, замкнутом, полном темных углов, душном помещении с задернутыми шторами, с ухмыляющимся зайцем и гладильной доской, похожей на гигантское насекомое, этот невыносимый шум вернулся ко мне. Не медля ни секунды, я захлопнула альбом и швырнула его назад в коробку. Затем бросилась скорее к маме в кухню.

Когда передо мной на столе оказались большая стеклянная кружка с лимонадом и полная тарелка салата, спазм начал понемногу отпускать меня. Этой ночью я спала очень беспокойно, много раз просыпаясь в холодном поту. Вероятно, виной тому была жара, распространявшаяся с верхнего этажа. Или ощущение, что в темноте я нахожусь не одна.

3

Где-то к утру я наконец-то заснула по-настоящему. Когда я проснулась, была уже половина одиннадцатого, и я вспомнила о своем визите к психотерапевту – визите, который моя мама спланировала и о котором условилась почти за шесть месяцев до моего приезда в новый дом. Я побежала на кухню, залпом выпила стакан апельсинового сока и съела тост с мармеладом. На кухонном столике лежала записка:

«Я на работе. Не забудь о своем визите к врачу в 11.

Радуюсь заранее сегодняшнему вечеру.

Целую. Мама».

Мама. Ей не слишком нравилось, когда я называла ее «мамусик». Это напоминало ей американские фильмы. Но «мама» казалось мне слишком детским, «мать» – слишком холодным. Ни за что я не хотела называть ее «Антонелла», хотя имя казалось мне красивым. Мне не пришло в голову ничего другого, кроме «мамусика», по-американски это звучало или нет.

Ровно в одиннадцать я постучала в дверь доктора Ф. Норда. Он сам открыл мне. «Ф» на бейджике означало Франк, как он объяснил мне по дороге к кабинету. Он привел меня в просторное светлое помещение рядом с жилой комнатой. Застекленная стена позволяла любоваться зимним садом, а оттуда были видны терраса и участок. Я радовалась красивому виду и прохладному воздуху, проникавшему через две открытые стеклянные двери.

Норд предложил мне занять место в одном из четырех удобных мягких кресел. Он сел напротив меня и налил нам обоим воды из хрустального графина. Нашу беседу он начал с безобидной болтовни, и у нас было время составить первое впечатление друг о друге. Он спросил меня, как прошли мои экзамены, как мне понравились Ульфинген и новый дом; наконец мы поговорили о жарком лете.

На вид Франку Норду было около сорока, но его подтянутое лицо и приятный голос делали его значительно моложе. Он понравился мне, и не только потому, что с самого начала называл меня Дора, а не Доротея. Доктор Форстнер в клинике Фаленберга долго не мог понять, что я предпочитаю свое уменьшительное имя. Норд имел приятный песочно-бежевый цвет, о котором напоминали удобные кресла и запах дубовой мебели в его кабинете. Так же, как светло-кремовый цвет его пуловера, надетого с легкими полотняными брюками, и его светлые, коротко подстриженные волосы, в которых уже мелькала первая седина.

В манере, с которой он со мной говорил, и в том, как он смотрел на меня, было нечто успокаивающее, хотя у меня возникло чувство, что он вглядывается в меня слишком пристально для первой встречи. Казалось, он хочет пронзить меня насквозь – и имеет на это право. Возможно, он поможет мне вспомнить себя.