Книга Блуд на крови - Валентин Лавров

Но вот грянула новая беда — в одночасье померла няня, ее похоронили на Смоленском кладбище. Теперь Настя стала заменять няню, стирая капитану белье, бегая по лавкам, готовя провизию.

И вот капитан не без сожаления прощался со своей малолетней рабыней. В его загрубелом сердце вдруг родилось раскаяние. Оставшись один, Парамонов проклинал — в который раз! — свою несчастную страсть к игре, скрежетал зубами:

— Фу, мерзость! Как я не мог видеть всей гадости моего поступка — проиграть сироту черт знает кому! Ведь этот майор какой-то отщепенец, он не нашей веры, на иконы не молится. Изувер немецкий!

Затем он потряс надо ртом штоф, который оказался пустым, и утешился старыми кислыми щами, испив через край чугунка. «Что делать, — уже спокойно подумал капитан, — видать, у Насти судьба такая. Каждому свое!»

Он прошел за полог, сбросил сапоги, брякнулся на заскрипевшую кровать, и через минуту сильный храп наполнил дом.

Железная Елизавета

Майор Клот покинул Петербург 7 сентября 1777 года, ровно за два дня до печально знаменитого наводнения, когда мутные волны бились о стены Зимнего дворца, а размытые могилы выпустили гробы и утопающие цеплялись за них.

Майор направился через Ригу в сельцо Царнау. Там находилось небольшое имение его жены Елизаветы Стернстраль, дочери палача.

Этой даме было под сорок лет. Елизавета относилась к тем натурам, на которые в молодом возрасте природа наносит тонкий слой красоты, от которого после замужества и рождения уже первого ребенка не остается и следа. Высокого роста и по этой причине постоянно сутулящаяся, с жидким пучком белесых волос, мелкими чертами лица, с остреньким носиком, она все же упрямо считала себя неотразимой.

Во всяком случае, Елизавета была энергична и предприимчива. Именно благодаря этим качествам ей удалось упросить, умолить петербургское начальство позволить мужу занять освободившееся место начальника местного военного гарнизона. Она знала читать и писать, хранила у себя несколько книг и слыла среди местного бомонда женщиной весьма просвещенной.

Занятием своего отца Елизавета не только не тяготилась, но даже весьма гордилась. Когда ей было всего лет пять, отец взял ее на экзекуцию, которую совершал над провинившимся крестьянином.

Экзекуция заключалась в том, что крестьянина — тщедушного, лет пятидесяти — привязали к деревянной кобыле, и отец Елизаветы не торопясь, с какой-то залихватской ловкостью поддергивал кнутовищем, наносил удары, отчего на костлявой спине появлялись длинные вспухшие следы. После десяти ударов вся спина была в крови, затем на лопатках отслоилась кожа. Не выдержав назначенных ему тридцати ударов, крестьянин испустил дух.

Елизавета была в восторге:

— Как, папочка, ты его ловко прихлопнул!

Палач самодовольно усмехнулся:

— Знай наших!

Уроки молодым

— Мое дело — сторона! — рассуждал в тот вечер за обедом отец. — Мне предписано наказать — я и наказываю. У меня должность такая. Не я, так другой найдется, еще хуже будет. А без наказаний никак нельзя, народ и так нынче совсем распущенный, начальства перестал бояться. На все есть закон!

Елизавете понравилось ходить на экзекуции, которые совершал отец. Уже выйдя замуж, она не оставила этого развлечения.

* * *

Однажды должны были вешать мужика, обвиненного в грабеже.

Елизавета взяла с собой дочь Кристину. Они приехали в Ригу, заняли среди зрителей места поближе к эшафоту. Кристина со страхом и любопытством наблюдала, как возвели на высокий эшафот молодого парня, бледного от ужаса, едва стоявшего на подгибающихся ногах. Дед девочки, одетый в обычную кумачовую рубаху, поставил парня на табурет, засунул его голову в веревочную петлю (которую Елизавета добросовестно намылила еще накануне) и табурет с силой толкнул. Раздался короткий сдавленный крик, и парень, задрав под напором петли подбородок к небу, долго трясся в мелких конвульсиях. Из носа, ушей и рта побежали струйки крови.

Кристина заплакала:

— Страшно!

Елизавета наставительно произнесла:

— Большинство людей — черви, скопище негодяев. Если некоторых из них время от времени не давить, они распускаются вовсе и не дадут жить честным людям, как мы. Пусть чужие стоны доставляют тебе радость! Поняла? — И Елизавета нежно поцеловала дочь.

Теплая встреча

Елизавета презирала своего мужа и не скрывала этого. Словно гипнотизер, глядя не мигая на его переносицу, Елизавета неоднократно говорила:

— Христер, неужели ты сам себя считаешь мужчиной? Твои сверстники успели стать полковниками и генералами, живут в богатых домах, ездят в роскошных каретах, а ты… — Она презрительно сплевывала. — Ты, Христер, пирожок с дерьмом. Я не пущу сегодня тебя на мою постель.

Майор униженно сопел и не смел возражать: свою супругу он боялся. Про ее сестру Магду шел слух, что она травит своих мужей. Действительно, за одиннадцать лет трое умерли во цвете лет — все отравились грибами. Майор боялся, что его милая Елизавета учинит с ним нечто подобное.

Но на сей раз встреча была радостной.

— Ах, пупсик, ты стал исправляться! — восхищалась супругом Елизавета. — Так это наша крепостная девчонка? А ты купчую правильно оформил? Молодец, сегодня мы спим вместе. А ты, — обратилась она к Насте, — будешь делать все, что я прикажу тебе. Иначе — держись! — И для начала Елизавета пребольно ущипнула девочку, от неожиданности вскрикнувшую.

— Она хорошо шьет! — хвастливо сказал майор.

— Прекрасно! Пусть сошьет сегодня мне ночную рубаху, завтра тебе…

— И мне, и мне, — потребовала Кристина, с любопытством наблюдавшая за этой сценой.

— Всем сошьет, — заверила Елизавета. — Иначе накажу и кормить не буду. Пусть живет в комнатушке Анны, там лавка есть.

Кристина принесла иглу и нитки, Елизавета дала Насте полотно и образец:

— Держи, шей по этому размеру. Да чтоб к ужину было готово!

Голгофа

Усталая, некормленая девочка принялась за шитье. Глаза слипались, руки плохо держали иглу. К ужину сшить рубаху она не успела.

Елизавета, казалось, обрадовалась этому. Улыбаясь, она сказала:

— Вот и мило! Сегодня ты будешь распята. — И повернула лицо к мужу: — Позови работников, они сейчас в конюшне. Пусть принесут оглоблю, она возле яслей стоит. Пошли вниз, в столовую.

По каменной лестнице спустились в подвал. Здесь Елизавета сорвала с девочки платье, обнажила ее тельце, приказала конюху и истопнику:

— Привязывайте, да покрепче. Пусть москали знают, что мы с ними шуток не шутим.

Мужики растянули руки Насти вдоль оглобли, веревкой накрепко привязали их и подняли ребенка над полом, зацепив концы за выступы на стенах.