Книга Дневник моего исчезновения - Камилла Гребе

Тот факт, что именно я обнаружила останки, не повлиял на решение начальства. Им просто нужен был кто-то, кто ориентируется в здешних лесах и сможет найти общий язык со стариками и старушками в одиноко стоящих домах. Кто это сделает лучше меня?

В Урмберге не очень-то жалуют чужаков, а я знаю деревню и ее жителей как свои пять пальцев. Добавлю: тех, кто тут еще остался. Потому что с тех пор, как закрыли текстильную фабрику и мастерскую, почти все уехали. Теперь здесь можно встретить только дачников в сезон, пенсионеров и безработных неудачников.

И, естественно, беженцев.

Не знаю, кому пришла в голову блестящая идея разместить сотню беженцев в опустевшей деревушке посреди Сёрмланда. И это уже не в первый раз. Когда в девяностые годы пошла волна беженцев с Балкан, их тоже селили в здании фабрики.

Я вижу, как большой черный внедорожник Манфреда въезжает на парковку, и иду ему навстречу. Машина останавливается, и крупное тело Манфреда вываливается с водительского сиденья. Сгибаясь от ветра, сбивающего с ног, он идет в мою сторону. Его рыжая копна волос встает вокруг головы, словно нимб.

Он, как обычно, стильно одет: дорогое пальто, на шее с нарочитой небрежностью повязан красный шарф из тонкой шерсти. Под мышкой зажат коньячного цвета кожаный портфель.

– Привет, – я ускоряю шаг, зараженная его энергий.

Он кивает.

– Андреас тоже будет? – интересуюсь я.

– Нет, – отвечает Манфред, приглаживая растрепанные волосы. – Он у матери в Эребру. Сообщим ему завтра.

– Что-то слышно о Петере?

После некоторой паузы Манфред отвечает:

– Нет. Сотовый отключен. Ханне ничего не помнит. Я объявил его в розыск. Полиция и военные начнут прочесывать лес завтра утром.

Не знаю, близко ли дружат Манфред и Петер, но работают в паре они много лет. Обычно они понимают друг друга без слов и имеют одинаковую точку зрения по всем вопросам. Я часто вижу, как они общаются при помощи одних взглядов или кивков.

Естественно, Манфред переживает за напарника.

О Петере ничего не слышно уже два дня, с тех пор, как они с Ханне покинули наш временный участок в Урмберге в районе пяти вечера.

Я была последней, кто их видел.

Они оба были взбудоражены, словно спешили в какое-то интересное место. Я спросила, куда они направляются, и услышала в ответ, что они подумывают поехать поужинать в Катринехольм, потому что им надоело есть размороженную готовую еду, которая на вкус как картонка. Или что-то вроде того.

С тех пор мы ничего не слышали ни от Ханне, ни от Петера, но никто их и не искал, поскольку были выходные.

Мы заходим в больницу и спрашиваем, как пройти в палату. От яркого больничного света и натертых до блеска полов режет глаза. У Манфреда усталый вид. В глазах полопались сосуды, бледные губы сухие и потрескавшиеся. Но, впрочем, у него всегда усталый вид. Нелегко совмещать работу и воспитание маленьких детей, когда тебе под пятьдесят.

Ханне сидит на койке в больничной одежде. На плечи накинут оранжевый плед с эмблемой муниципального управления. Седые волосы влажные, как после душа. Руки покрыты ссадинами, а ноги забинтованы. На полу рядом с койкой стоит капельница, игла воткнута Ханне в руку. Ее затуманенный взгляд ничего не выражает.

Манфред подходит к Ханне и неуклюже обнимает ее.

– Манфред, – хрипло бормочет она.

Потом переводит взгляд на меня, склоняет голову на бок и смотрит. Взгляд ее выражает недоумение.

До меня не сразу доходит, что она меня не узнает, хотя мы работаем вместе над нераскрытым убийством уже больше недели.

От осознания этого у меня по коже бегут мурашки.

– Привет, Ханне, – говорю я и осторожно касаюсь ее плеча, боясь, что от одного моего прикосновения она развалится на кусочки, – такой хрупкой она кажется. – Это я, Малин, твоя коллега, – продолжаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Ты меня не узнаешь?

Ханне несколько раз моргает и смотрит на меня полными недоумения глазами.

– Конечно, – отвечает она, но я вижу, что она врет: на лице ее написана такая мука, словно она напряженно пытается решить математическую задачу.

Я приношу табурет и сажусь напротив койки. Манфред присаживается на постель и обнимает Ханне за узкие плечи. Рядом с ним она кажется крошечной, как ребенок. Манфред прокашливается:

– Ты помнишь, что произошло в лесу, Ханне?

Ханне хмурит лоб и медленно качает головой.

– Не помню, – говорит она и закрывает лицо руками.

Сначала мне кажется, что ей стыдно и она хочет спрятаться от нас.

Манфред замечает мой взгляд.

– Ничего страшного, – утешает он Ханне и продолжает: – Ты была в лесу к югу от Урмберга вчера вечером.

Ханне кивает, выпрямляет спину и кладет руки на колени.

– Помнишь что-нибудь? – спрашиваю я.

Она качает головой и теребит клейкую ленту, которой приклеена к руке игла. Под обломанными ногтями – черная грязь.

– Тебя подобрала машина на дороге. Ты была вместе с молодой женщиной в кофте и блестящем платье. Помнишь?

– Нет, простите, мне очень жаль, но…

Голос у нее срывается, по щекам текут слезы.

– Ничего страшного, Ханне, – повторяет Манфред. – Ничего страшного. Мы выясним, что случилось. Ты помнишь, был ли Петер с тобой в лесу?

Ханне снова прячет лицо в ладонях.

– Нет, простите!

Манфред растерянно смотрит на меня.

– Какое у тебя последнее воспоминание? – прихожу я на помощь.

Я не надеюсь на ответ: ее плечи содрогаются, дыхание тяжелое, словно каждый вдох дается с трудом.

– Илулиссат, – отвечает она, не убирая ладоней от лица.

Манфред одними губами поясняет мне: «Гренландия».

Ханне и Петер недавно вернулись из Гренландии. Они провели там два месяца. Для Ханны это была поездка мечты: туда они отправились после раскрытия предыдущего особо сложного дела.

– Хорошо, – говорю я. – А потом вы приехали в Урмберг, чтобы расследовать дело об убийстве девочки, найденной в захоронении. Помнишь?

Ханне качает головой и всхлипывает.

– Ты ничего не помнишь об Урмберге? – вполголоса спрашивает Манфред.

– Ничего, – отвечает Ханне. – Ничего не помню.

Манфред берет ее тонкую руку в свою и о чем-то напряженно думает, потом замирает, переворачивает ее руку ладонью вверх и принимается пристально разглядывать.

Сперва я ничего не понимаю, но потом замечаю, что на руке у Ханне что-то написано. Расплывчатые цифры, нанесенные чернилами на бледной коже. Из-за ссадин сложно разобрать, что там. Я вижу число 363, а дальше ничего не понятно.