Книга Дважды дрянь - Вера Колочкова

– Ну да. Возродят, конечно, – с обидой в голосе прокомментировала рекламу Майина мама. – И так видно, что всех деток из хороших да благополучных семей отобрали…

– А из каких надо их отбирать, мам? Из неблагополучных, что ли? – удивленно уставилась на нее Майя.

– Да не в этом дело, из каких! Они ж в этот конкурс наверняка деньжищи огромные вбухают. В этот, как его красиво называют…

– В национальный проект, – быстро подсказала Майя.

– Во-во! Вот в его и вбухают. Элита и растит себе элиту. А остальные детки, выходит, обойдутся. Остальным деткам дорога во двор да на улицу определена. Ими никто заниматься и не будет. Как будто наша страна из одной элиты состоит… Раньше вот все наоборот было! Если ты есть мать-одиночка иль там вдова, с малыми детьми на руках оставшаяся, то тебе и путевку в лагерь бесплатную, и квартиру вне очереди, и детей в кружок определить, чтоб зря не болтались. А теперь чего? Ты посмотри на этих деток – они ж явно при хороших мамках-папках растут! Чего их проектами всякими поднимать? Они и без проектов хорошо поднимутся! Ты лучше этими вот озаботься, которые без призору, в бедности да хамстве растут… А потом возмущаются, откуда у нас столько этих развелось… Ну как их… Ты в прошлый раз слово такое правильное сказала, я его не запомнила…

– Маргиналов? – снова подсказала Майя, тихонько усмехнувшись.

– Ну да, ну да. Этих самых маргиналов и есть. Они вот потом вырастут и опять дадут этой элите по печенкам…

– Конечно дадут! – тут же поддержала подругу тетя Зина. – Небось там, в этом проекте, ни одного ребятеночка из многодетной да вдовьей семьи нету! Где ему такой конкурс пройти! Мать-то наверняка с ним в английские бирюльки не играет да книжек часами не почитывает, а на трех работах ломается… Вот как ты, Алечка, в свое время…

– Ой, и не вспоминай, Зина! – горестно подперла рукой подбородок Майина мама. – Уж и не знаю, как я выжила тогда… Какие уж там книжки, что ты! Если б не Майкина подмога, так и не смогла бы ни Ваньку, ни Юльку, ни Сашку в люди вывести… Все бы в эти пошли… Как их, зараза! В маргиналы эти… Так что спасибо тебе, доченька дорогая…

Мама всхлипнула, приготовившись всплакнуть привычно, да, видно, передумала. И правда, теперь-то зачем слезы впустую лить? Теперь уж все трудности позади. Ванька на ноги встал, работает, женился удачно, живет в любви да ласке, Юлька институт заканчивает, Сашка только-только из армии пришел, тоже учиться собирается… Настоящие слезы тогда начались, двадцать лет назад, когда мама осталась вдовою с четырьмя детьми. Сколько ж ей тогда лет было? Ну да, столько и было, сколько сейчас ей, Майе…

Она очень хорошо помнит тот день. Помнит, как из школы пришла и мама все свое многодетное семейство за обедом собрала. Кроме отца, конечно. Отец на работе был. Все до мелочей запомнилось – и протянутые на предмет проверки чистоты Ванькины ладошки, и заляпанная зеленкой по случаю ветрянки Юлькина мордашка, и Сашкины непонятные пока младенческие лопотания из маминых рук, и даже вкус обеденного борща. И как майское солнце в кухонное окно било, и мама ворчала на нее беззлобно, потому что не хотела пускать к Динке на день рождения. Не из вредности, конечно, а потому просто, что не нравилась ей эта Майина дружба с Динкой – разного они поля ягоды. Надо, мол, по сердцу себе подружек подыскивать, а не тех, кто на твоем фоне нарядами красуется…

А потом маму к соседскому телефону позвали. Своего-то у них не было. Сунув маленького Сашку Майе на руки, она резво пробежала через лестничную площадку в открытую соседскую дверь, и вскоре они вздрогнули от ее утробного, душераздирающего воя. Странного воя – не плача, а именно утробного отчаянного воя, на одной высокой ноте зарождающегося и в конце переходящего в низкую дрожащую хрипоту. И как точка – короткий горловой спазм. А после паузы – вновь высочайшая нота отчаяния, и снова хрипение, и снова резкий спазм…

Потом маме скорую помощь вызвали. Никто с ней ничего не мог сделать, все выла и выла, обводя собравшихся вокруг людей безумными глазами. Ванька и Юлька тоже плакали тихонько, прижавшись с двух боков к Майе, и Сашка впился руками ей в шею испуганно – оторвать невозможно.

– …Господи, как же так… Что же теперь будет-то… – все повторяла, суетясь под ногами у приехавших на «скорой помощи» медиков, соседка тетя Таня, та самая, которая мать к телефону позвала. – Вы уж не забирайте ее с собой, уж так успокойте как-нибудь… Ей мужа хоронить надо… Некому хоронить-то! Дай бог, чтоб хоть деньги нашлись… Майка, деньги-то у матери есть?

– Я… Я не знаю… – с трудом высвободив шею из цепких Сашкиных ручонок, хрипло проговорила Майя. – Вообще-то мама говорила, отцу зарплату второй месяц задерживают…

– Ну, это хорошо, что задерживают. Значит, накопилось чего. Значит, стребовать можно – на похороны все равно дадут… Вот говорила я Але – зачем рожаешь столько? Без денег, без специальности… Эх, да что там… Разве она меня послушала…

Что ж, мама, надо признать, и впрямь была такая – без денег и без специальности. Сирота детдомовская. Выскочила замуж за отца, в семью его была принята да свекром со свекровью обласкана, потому как женою оказалась честной, аккуратной и любящей. И к ним, старикам, прониклась полным уважением, к советам прислушивалась, всем хворям сочувствовала. Они и впрямь к женитьбе сына в статус пенсионный успели перейти – он у них последышем был, как они говорили. Поздний ребенок. Майе и восьми лет не исполнилось, когда бабушка с дедушкой в один год умерли, оставив молодым эту вот квартиру. А мама с отцом, похоронив родителей, принялись Майе сестер-братьев рожать одного за другим, будто стремясь восполнить утрату. Сначала Ванька на свет появился, через три года Юлька, потом и за Сашкой в роддом сходили… Так и получилось, что мама за время своего замужества не поработала ни одного дня. Сначала Майя родилась, потом за стариками пригляд был нужен, потом дети…

Вообще они очень хорошо жили, многодетная семья Дубровкиных. Дружно, в любви. На этом, на дружбе да на любви, это «хорошо» и заканчивалось. Достатка особого в доме не было. А что делать? С четырьмя детьми не больно достатком разживешься… Но опять же и не бедствовали. Отец неплохую сталеварскую зарплату получал на металлургическом, в бригадирах ходил. Фотография, что на Доске почета висела, аж пожелтела с годами. Правда, потом времена подошли такие, что почет этот стал уж и не в почете. Другие критерии для почета выявились. Материально заинтересованные. Стояли за спиной простого рабочего человека, дышали в нее горячо. Вот и отцу, видно, тоже дышали. Ему бы после ночной смены домой пойти, а он на вторую остался, на дневную. Вот и недоглядел – прорвало раньше времени чугунное варево заслонку, кинулось на волю, полетело в него раскаленными брызгами. Заживо сгорел человек – никто и опомниться не успел. Похоронили с почестями.

Поплакала несчастная Алевтина Дубровкина недельку всего. А больше нельзя было. Девять дней со смерти мужа отметила, вздохнула горестно и пошла заработок искать. Пенсию по потере кормильца ей, конечно, назначили, но что это за деньги – слезы одни. И заводское начальство, так пылко мужа почетом прославлявшее, не захотело признать своей вины в части всяких нарушений охраны труда, вывернулся-таки заводской юрист из неприятного для завода положения. Ничего от них Алевтина не получила, никаких пособий. Путевки в детский сад для Сашки с Юлькой выписали – и на том спасибо.