Книга Броня Молчания - Владимир Осипцов

белыми:

— Здравствуйте, господин Сакагучи, — отец кинулся к ней и удержал от поклона.

…Она была как ветка в первые дни весны — хрупка, но вот-вот распустятся и листья и цветы. Как солнце в последнюю луну зимы, за день до того, как поднимутся туманы. Как блеск лучей полуденной царицы в слегка подтаявшем насте. Как юность, только-только пробудившая предначертанную красоту…

— Как ваше здоровье, уважаемый господин Сакагучи⁈

Сакагучи дёрнулся, попытавшись дотронуться до своих шрамов, но вовремя вспомнил, что здесь, в свете цветущей сакуры, они не видны — и отдёрнул руку. Незачем привлекать внимание.

— Поздравляю с победой, господин тюдзё.

— Я не тюдзё… — ответил бывший хатамото.

Вздохнул.

И вышел из тени листвы и света лепестков под прямые и яркие лучи света Аматэрасу. Честно. И смотря в её голубые глаза.

— Прошу прощения, мой господин.

Она не дрогнула! Только чуть печальнее стали глаза — печалью за него, такого странного…

…Он сел. Маленькие ножки пробежали по дорожке, маленькие, почти что детские ручки подняли чайник и разлили чай. Где-то за пределами зрения, рядом за столом опустился её отец.

— У нас сакура расцвела. Вам понравилось, господин?

— Да, сакура замечательная.

— А вы видели персиковое дерево⁈ Нет, не это, это какое-то неправильное, там, в углу сада есть…

— Не знаю, смогу ли я посмотреть…

— Почему, господин⁈..

Он попытался поднять глаза к её лицу — получилось только до подбородка. Подбородок совсем детский.

— Прекрасная госпожа Кодзуми, уважаемый господин красильщик. Спасибо за то, что позволили полюбоваться вашим прекрасным садом, (отец напрягся, Кодзуми положила ему ладонь на руку, успокоила), спасибо за великолепный чай. Но… (пальцы девушки крепче сжали ткань кимоно отца)…на войне время идёт иначе. Там, среди звёзд, прошло слишком много лет, и…я по-другому посмотрел на себя. Я… не оправдал надежд, как телохранитель Её Высочества, а ранее оказался негоден как хатамото покойного наследника…

— Но ведь, господин Сакагучи…

— Поэтому, прошу прощения, уважаемая Кодзуми, я решил, что недостоин той судьбы, о которой мечтал, уходя на войну. Новый мой путь я не имею права разделить с кем-либо. Поэтому, простите, уважаемый красильщик, я вынужден отказаться от руки вашей дочери. Прости меня, Кодзуми… я…

Колючий комок застрял в горле. Много красивых, правильных слов настукались об него, и так и не вылетели. Кодзуми, белая, как снега Коцита, стояла посреди беседки. Бывший хатамото отступил на шаг, ещё один… вдруг поклонился ей низко-низко, и резко бросился прочь из этого чересчур красивого сада.

— Отец, проводи… его…

…Господин красильщик догнал его в дверях лавки. Бывший жених приостановился, думая, что его будут удерживать, но отец, Кодзуми, наоборот, открыл дверь.

— Глупый, как же ты сам теперь… Мне, конечно, страшно за Кодзуми… но тебе-то, дурак, в десять раз тяжелее будет! Ты точно подумал⁈

— Подумал, господин красильщик. Поверьте… я делаю это тоже потому, что мне страшно за Кодзуми. Ваша дочь — самая прекрасная женщина, что мне доводилось видеть… я… я поговорил с приёмным отцом, он поможет Кодзуми, если возникнут трудности…

— Ты всё ещё называешь его приёмным отцом⁈ — он вздохнул: — Не знаю я, что ты задумал, но удачи тебе. Иди с миром. И не забывай нас.

— Спасибо… До свиданья, господин красильщик.

О тебе…

… — Здравствуйте, господин драгонарий.

— Здравствуй. То есть — привет, — Тардеш явно смутился. Кадомацу подошла и села на предложенный стул.

— Господин драгонарий, вы хотели что-то обсудить⁈

— Хотел… да. Как тебе сейчас на корабле? «Господа партийные» не мешают⁈

— Нет. Правда, скучно — особенно после того, как забрали Агиру. Занимаюсь с мечом, летаю, читаю очень много.

— Насчёт Агиры — это неправильно, что тебя к нему не пускают. Я поговорю. А что ты читаешь?

— Книги про Амаль. Я читаю только про Амаль. Там уже совсем немножко осталось, скоро, наверное, кончатся.

— Ты художественную почитай, стихи…

— Я читала… ещё девочкой — «Записки о войне с сиддхами», Кикереша.

— Ну, это не художественное… это путевые записки. У меня вот есть несколько хороших книг… а дать я тебе их не могу, они бумажные…

— Ну вот… — шутливо надула губки принцесса.

— Я попрошу людей перепечатать для тебя. По ним ты лучше узнаешь Амаль, честно тебе говорю. Я… сколько уже посольств ходил, везде говорят: «сборник стихов расскажет о стране больше, чем тома энциклопедий»… да… К вам, когда летел, тоже стихи в основном читал… вот, «Сабуро-полуночник», известный поэт⁈

— Это мой брат! — девушка осторожно, чтобы не воспламенить книгу, вгляделась в страницы: — Но у него ещё нет собственного сборника! Кто это составлял⁈

— Кто-то из наших, наверное. Не знаю. «Коллектив авторов», написано. Хитель Калапеш переводчица.

— Я даже не знала, что его стихи переведены на амальский… Надо послать копию ему и У!

— У⁈

— Она должна уже быть его невестой… Она… тоже поэт, хочет составить его сборник. У него ведь много стихов, он с детства пишет!

— Мне особенно понравилось вот это:

Рассвет встречая яркоалый

Я — девушка из горных сёл

Взбираюсь на невинные снега

И стук в груди, сдержав рукой усталой

Спрошу у поздних звёзд:

«Где ты, любовь моя?»

— Это… это же «Горянка»! И звучит так:

Я горянка, встречаю рассвет

На снегах невинных светлых

И до первых звёзд я печалюсь:

«Где же ты, мой желанный⁈» —

К небесам устаю поднимать свои руки…

— Странно… Звучит красиво, но смысл немного другой… А я этим стихом зачитывался, когда летел к вам…

— Правда⁈ — Тардеш даже испугался, увидев, как она вспыхнула: — Вы читали это стихотворение⁈

— Да, а что?

— Брат посвятил его мне! Вы летели к нам, и читали стихотворение про меня⁈

— Ну… так получилось, — драгонарий улыбнулся — это было не видно, но заметно по голосу: — Может быть, это судьба.

— Да. Судьба… — кивнула демонесса, по-своему произнеся это слово.

… — Господин драгонарий, — наконец, сделав несколько вдохов, спросила Мацуко: — Какова будет моя должность?

— Должность?

— Ведь я сейчас ваш заместитель. Кем я буду на Амале?

— Скорей всего, просто почётной пленницей. К сожалению. У нас… не принято назначать на военные должности женщин.

— А я⁈

— Во-первых, право военного положения — тут же, как говорится,