Книга Состояние свободы - Нил Мукерджи

Отец Сони развернулся, вышел из здания и сел на ступеньки. Вопреки собственной воле, его рот сжался, как у ребенка, – он не мог сдержаться и заплакал словно дитя. Жена попыталась его успокоить. Он задумался о том, как же все-таки странно устроен этот мир: она успокаивала его, хотя все должно было быть наоборот. Он был полностью повержен. Люди вокруг них наверняка думали, что он плакал из-за того, что кто-то из его родных умер в больнице, а он только что об этом узнал. Что еще они могли думать? Ему еще никогда в жизни не было так стыдно.

Опираясь на трость, к нему, ковыляя, подошла пожилая женщина, чтобы поддержать и посочувствовать. Она сказала ему, что на все воля божья – апарвалла – и посмотрела на небо. Женщина помогла ему – отвела к главной стойке хирургического отделения, к другому концу здания. Там на улице находилось еще больше тех, кто ожидал осмотра. Некоторые были в таком тяжелом состоянии, что уже даже не выглядели как люди. По двору бегали собаки, крутились в ногах и принюхивались к ранам больных. Больные были настолько изнеможенными, что даже не находили в себе сил отогнать собак прочь. Именно эта пожилая женщина поговорила с ответственным за организацию операций, заполнила за него все документы и сказала самое главное: люди здесь ждут в очереди не один день, так как врачей слишком мало. Они могут вернуться сюда завтра, но никто не может им гарантировать, что доктор будет на месте, чтобы осмотреть маму Сони. Нужно приходить сюда каждый день и ждать, когда им повезет, но сколько времени это может занять – никто не знал.

Сони не особо слушала рассказ о первой поездке родителей в больницу, но увидела, какими опустошенными они вернулись, будто от них осталась только невесомая и бессмысленная оболочка, словно пустая скорлупа.

Спустя два месяца они снова поехали в больницу. Отец в очередной раз занял денег, хотя еще не вернул предыдущий займ, на который еще и начислялись проценты. Он больше не мог смотреть, как его жена корчится от боли. Он чувствовал себя так, словно из него вынули все внутренности, бросили на пол и потоптались по ним. Ему нужно было спасти ее и спасти себя. На этот раз он попросил христианина Джозефа поехать с ними. Как только Джозеф согласился, тот страх, сковывающий отца Сони и не позволяющий ему на равных взаимодействовать с этим огромным, жестоким и мрачным миром, тут же улетучился.

По сравнению с предыдущим визитом в больницу, Джозеф безусловно помог им сэкономить то время, которое в тот раз они потеряли, бегая кругом по больнице. Отец Сони полностью доверил ему все хлопоты и лишь шел за ним следом, как верный пес. Он снова увидел толпу калек и больных, у которых был все тот же набор увечий, ран, язв, кожных наростов, рук и ног, которые больше не были похожи на конечности, а скорее на протекающие сосуды, увядающие ветви и вялые тряпки. И все они сидели и ждали помощи. Дни или месяцы – никто не знал, как долго им ждать того момента, когда боль наконец-то уйдет. Болезнь была роскошью, доступной только богачам. А каждого из присутствующих болезнь сделала нищим.

Вернувшись, Джозеф сказал, что в больнице нет врача, который смог бы провести операцию. Многие ждали появления врача – список больных огромен, но никто не знал, когда появится хирург, его не было в больнице уже несколько недель. Последний раз проводили четыре операции: один пациент умер, а трое других потом вернулись с осложнениями. Он узнал это все не от медперсонала, а от больных и их родственников.

Выхода не было, пришлось вернуться домой.

Через десять дней мама Сони повесилась. Джозеф нашел ее в лесу, за церковной поляной. Она повесилась на своем сари, привязав его к тамаринду. Ее смогли опознать только после того, как ее сняли с дерева. Было видно, что она сначала пыталась вырезать опухоль под ухом чем-то острым, но чем именно – они так и не нашли.

4: Бумажки

Единственной вещью, которую Милли взяла с собой в свое восьмичасовое путешествие в новую жизнь на автобусе, был ее школьный учебник с вложенными в него несколькими затертыми чистыми листочками бумаги. В начале года она взяла их себе из небольшой стопки, когда их раздавали в школе. Она знала, что книга называлась Пратам Киран[101], хоть и не умела пока читать первое слово, только второе. Вся одежда, которую она имела, была на ней: старые поношенные штаны, державшиеся на завязочках, которые по случаю предстоящего отъезда мама заменила новыми и скрепила булавкой, и платье, которое когда-то было белым с вышитыми на нем красно-коричневыми листьями паана. Сейчас платье выглядело как серовато-коричневая тряпка. У резиновых шлепок на ее ногах были разные ремешки, и они слегка отличались по размеру, но именно в таком состоянии их нашли.

Люди, которые ее наняли, тоже были из племени мунда. Льюис и его жена Пендо, оба обращенные в христианство, как и Милли, переехали из маленькой деревушки в Думри, потому что Льюис получил завидный приз – работу в государственном учреждении. Он работал клерком в одном из офисов Департамента по лесному хозяйству. И родители Милли и прародители с обеих сторон были знакомы друг с другом, живя на протяжении многих лет в одной деревне. Собственно, поэтому у Милли и появилась работа. Льюис и Пендо хотели нанять девочку-христианку из племени мунда; вот мама Милли и подсуетилась, предложив им взять к себе ее дочь.

Связи играли чрезвычайно важную роль: несмотря на то что они все равно относились к ней как к служанке, а не как к равной, между ними все равно оставалась какая-то фундаментальная общность, что-то вроде племенных уз. Милли повезло. Все могло быть ровно наоборот, успешные соплеменники могли возненавидеть ее. Возможно, именно эта племенная общность позволила им заметить, что единственной вещью, с которой к ним приехала Милли, был ее школьный учебник с торчащими из него тетрадными листочками, но при этом не относиться к девочке с презрением или жестокостью.

Однажды утром, убирая в комнате Винти, девятилетней дочери Льюиса и Пендо, которая ушла в школу, Милли, оставшись там одна, заметила стопку книг – чаупай, лежащую на полу. Она знала, что брать чужие вещи запрещено, и подумала о возможных последствиях, но соблазн был слишком велик. Она положила на пол веник, выбрала самую толстую книгу и открыла ее. Перед глазами предстало целое море слов и картинок, которые так и поманили ее. Она не понимала ни единого слова – это был не хинди, единственный язык, алфавит которого она знала.

– Милли, Милли-и, – донесся крик Пендо. – Ты чего там застряла?

Вздрогнув от неожиданности, она выронила книгу из рук, но затем подняла и быстро положила на место.

– Я уже иду, – отозвалась она, переживая, что ее каким-то образом увидели и сейчас зовут для того, чтобы наказать.

Следующие два дня она убирала комнату неимоверно быстро, стараясь не дотрагиваться до книг, и как только заканчивала уборку – тут же выбегала из комнаты. Но по вечерам, когда она занималась своими привычными делами – готовила роти, наполняла водой баки в ванной, помогала Пендо с приготовлением обеда, – все мысли ее были в комнате, где Винти делала школьные домашние задания. В те дни, когда Винти читала вслух книги на хинди или другом, непонятном Милли языке, она чувствовала, как странно сжималось ее сердце. Она чувствовала что-то среднее между беспокойством, возбуждением и злостью. Ей хотелось плюнуть в тесто. Она раскатала роти неравномерно, и они кое-где подгорели. Неоднократно роти загорались, когда она держала их щипцами над огнем чулхи. Пендо приходилось ее постоянно ругать.