Книга Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени

«Отличное место для высадки», — сразу решил я.

Узкая тропинка, петлявшая по склону, навела меня на мысль о том, что здесь, скорее всего, организовывались занятия для начинающих лыжников, о которых рассказывал мой авторитетный товарищ в Риме. Быстро сделав третий снимок, я дернул ногой, подав, возможно слишком нетерпеливо, знак своему начальнику штаба о том, что меня пора втаскивать обратно.

Мы заботливо спрятали камеру с первыми снимками, и мне пришлось несколько минут хлопать в ладоши, чтобы отогреться. Наконец мои руки вновь обрели былую подвижность, и тут Радл со свойственной ему невозмутимостью пошутил:

— Неужели на солнце так холодно?

Я промерз насквозь, но виду не подал, решив про себя, что во время обратного полета доставлю моему дорогому, но иногда чересчур язвительному товарищу такое же «удовольствие».

Приползя на животе в пилотскую кабину, я различил вдали голубую полосу Адриатики и приказал спуститься до высоты две тысячи пятьсот метров, а по достижении береговой линии взять курс на север, повторяя все изгибы берега. Чтобы ввести в заблуждение нашего пилота, мы стали делать вид, что внимательно изучаем разложенную карту. Я даже распорядился подготовить первые аэрофотоснимки портовых сооружений Анконы.

Сверху вид, открывающийся на побережье Адриатики, довольно однообразен. Небольшие портовые городки сверкали в лучах предполуденного солнца, а вскоре показались знаменитые курорты Римини и Риччоне. Пролетев еще немного в северном направлении, я приказал пилоту повернуть обратно, вновь подняться до пяти тысяч пятисот метров и пролететь точно над вершиной горы Гран-Сассо.

Теперь настала очередь моего начальника штаба испытывать «прелести пребывания на свежем воздухе». Сгорбившись в три погибели, мы вернулись в хвостовую кабину, где все окончательно промерзло — температура там составляла уже несколько градусов ниже нуля, заставив нас проклинать африканскую форму, которая нам так полюбилась. Я вручил Радлу портативную камеру и стал подробно объяснять, как с ней обращаться, что было настоятельно необходимо — этот одаренный в музыкальном отношении человек очень слабо разбирался в технике. Может быть, именно поэтому мы столь хорошо и дополняли друг друга.

Затем Радл начал протискиваться в отверстие, а я, стоя на коленях, стал удерживать его за ноги. Наконец он пролез, вытянув руки с камерой вперед, что вследствие более крупных размеров далось ему заметно труднее.

Самолет пролетал как раз над вершиной, и я, понимая, что примерно через минуту мы окажемся у цели, ущипнул своего друга, чтобы он держался наготове. Мне из-за шума моторов ничего не было слышно, тем не менее я прокричал:

— Поторопитесь! Сделайте столько снимков, сколько сможете!

Тут я увидел, что Радл начал загребать руками — возможно, мы пролетали не над самим отелем, и ему приходилось делать снимки под углом. Но и такие снимки могли оказаться весьма полезными, поскольку фотографии, снятые под наклоном, часто позволяли лучше рассмотреть складки местности. Вскоре он стал подавать знаки, чтобы его втянули обратно.

— Первого, кто мне скажет о теплых лучах итальянского солнца, я просто задушу, — заявил он, клацая зубами с посиневшим от холода лицом.

Мы накрылись всеми доступными спасательными жилетами и даже промасленной бумагой, случайно оказавшейся под рукой, после чего я отдал приказ снижаться, а чуть позже подкорректировал курс:

— Нам не следует идти напрямую на аэродром! Держитесь немного севернее, чтобы выйти к Средиземному морю. Там следует снизиться настолько, насколько это возможно, держа курс уже непосредственно на нашу летную базу!

Это спонтанное решение, как мы смогли убедиться буквально через четверть часа, вероятно, спасло нам жизнь. Самолет достиг побережья, и полностью застекленную кабину залили теплые лучи полуденного солнца. Я занял место рядом с пилотом и, совершенно случайно бросив взгляд влево в сторону Сабинских гор, не поверил своим глазам — с юга плотными рядами к городу Фраскати приближались эскадры вражеских самолетов.

Я поднес к глазам бинокль и увидел, как открываются бомбовые люки, освобождая бомбардировщики от смертоносного груза. Ковровая бомбардировка пришлась как раз на наш штаб. За первой волной последовала вторая, а затем и третья. Только тогда мы осознали, что, избрав другой маршрут по чистой случайности, избежали встречи с эскадрами бомбардировщиков противника, перед которыми наш самолет, предназначенный для воздушной разведки, оказался бы полностью беззащитным. Сопровождавшие же бомбардировщики вражеские истребители не обнаружили и не сбили нас лишь потому, что мы летели фактически на бреющем полете.

Здание, в котором располагался штаб генерала Штудента, мы нашли в целости, а вот наша вилла Тускулум-2 пострадала очень серьезно. В нее попали две бомбы. Путь нам преградил офицер, который заявил, что в подвале обнаружены еще две неразорвавшиеся бомбы. Однако нам во что бы то ни стало требовалось попасть в спальню, чтобы спасти очень важные документы, касавшиеся результатов наших расследований, да и пожитки тоже. Неразорвавшиеся бомбы могли сработать в любую минуту, но мы окольными путями через развалины вскарабкались на свою лоджию, а оттуда по грудам мусора пробрались в комнату.

Половина потолка отсутствовала, и мы могли наблюдать голубое небо над своей головой. Лихорадочными движениями нам и пришедшим на помощь солдатам удалось разобрать развалины и добраться до уцелевшего канцелярского шкафа. Вскоре все было спасено.

Жертвы среди гражданского населения, похоже, были очень большими. В то же время, как выяснилось позднее, почти все немецкие службы разрушения избежали. Наши подразделения работали над тем, чтобы восстановить довольно сильно пострадавшую телефонную сеть, прокладывая вспомогательные кабели, и можно было рассчитывать на то, что в ближайшие часы наиболее серьезные повреждения будут устранены.

Мне с моим начальником штаба требовалось попасть в Рим, чтобы встретиться с несколькими итальянскими офицерами, которые проинформировали меня, что намереваются освободить Муссолини. Мой интерес заключался в том, чтобы узнать их намерения и не допустить такой ситуации, когда действия этих офицеров могли бы помешать нашим планам. Я выяснил, что все их заявления пока оставались лишь намерением и не переросли в практическую плоскость. Во всяком случае, в своих приготовлениях они продвинулись не так далеко, как мы.

Тем временем наступил вечер, и я ехал по улицам Рима, чтобы забрать своего начальника штаба из одной немецкой службы. Тут мне бросилось в глаза, что на улицах стало заметно оживленнее и итальянцы начали собираться возле уличных громкоговорителей, развешанных в разных публичных местах. Только я въехал на улицу Виа Венето, как возникла такая толпа, что дальше двигаться стало весьма затруднительно. Одно сообщение, донесшееся из громкоговорителей, народ приветствовал шумными возгласами. Послышались возгласы:

— Да здравствует король!

Женщины стали обниматься, а собравшиеся в кучки люди принялись что-то страстно обсуждать. Я остановился, и тут до меня дошла ошеломляющая новость — итальянское правительство капитулировало![134]