Книга Один на дороге - Владимир Михайлов

— Всякие работы запрещаю. Оцепление будет постоянным, и за его черту не будет допускаться никто, кроме выполняющих разминирование. Радиус оцепления — двести метров. Строительную технику отвести немедленно.

— Так, — сказал секретарь, пока в основном наблюдавший за говорившими и что-то временами черкавший на бумаге: делал заметки для памяти или, может быть, рисовал на нас шаржи — бывает и такое. — Есть предложение — принять к сведению. Это первое. Второе: вся ситуация разглашению не подлежит. — При этих словах он смотрел на строителей. — Третье: поскольку всем нам придется об этом докладывать, нужно установить определенный срок, которого в дальнейшем придерживаться.

Генерал откашлялся, прежде чем ответить. Но с таким же успехом срок мог назначить и сам секретарь горкома: объема работ ни тот, ни другой как следует не представляли. Тут счет шел не на кубометры, а на идеи, а идеи трудно планировать. Сейчас они назовут что-то, совершенно неприемлемое… И я, нарушая всякую субординацию, проговорил торопливо, но категорически:

— Никак не менее двух недель.

Секретарь глянул на меня и тут же перевел глаза на генерала, Начальник гарнизона кивнул с таким видом, словно именно это и хотел сказать.

— Две недели, — подтвердил он внушительно; ничего другого ему и не оставалось…

Штатские немного помолчали. Потом строитель снова развел руками и сказал: «Ну, Иван Прокофьевич, если так, ну, тогда я просто не знаю, когда мы это сможем закончить, мы ведь не одни строим, у нас же было согласовано… Предполагалось ведь к майскому празднику поставить корпуса…» Это мне снова не понравилось: как будто они у себя на строительствах не теряют куда больше времени из-за собственного разгильдяйства. Но на этот раз вмешиваться мне не хотелось, да и не нужно было.

— Это вина не ваша, — сказал секретарь. — И нагнать две недели мы вам поможем. Дадим людей. Но вот когда сдавали «Детский мир», помнится, никаких мин не было, так что же там произошло со сроками?

Это, видимо, была история, известная всем местным жителям, и по лицам промелькнули улыбки, а строитель осекся. Потом секретарь сказал: «Закончили, товарищи, совещание закрыто», и все потянулись к дверям, курильщики — рысью, некурящие — без спешки. Нас секретарь попросил на минуту задержаться. Он сказал:

— Сегодня я доложу Маврикию Федоровичу. Он просил информировать срочно. Две недели — это очень много, товарищи, хотя я понимаю, насколько дело серьезно. Согласимся на десяти днях — думаю, против этого он возражать не станет. Успеете раньше — устроим банкет и зацелуем. Но за каждый день сверх срока придется отчитываться не только вам и не только мне. — Теперь он обращался не ко мне, и даже не столько к генералу, сколько к Лидумсу, правильно угадав, кто здесь является главной пружиной, и понимая, что генерал-то приказать сможет, но выполнение будет зависеть от того же Лидумса. И от меня, конечно — но я был чужаком, а полковник — почти своим, и интересы города должны быть ему ближе, чем мне. — Стройка союзного значения, и она на контроле там, — он поднял палец к потолку. — Да вы и сами знаете. Так что надеюсь, вы отнесетесь к вопросу с полной серьезностью. Не могу вмешиваться в ваши дела, но прошу, просто прошу: поскорее, товарищи, приложите все силы. Если у вас существуют некоторые несовпадения точек зрения (мы об этом не говорили; то ли генерал его предварительно проинформировал, а может быть, секретарь почуял это точным чутьем опытного руководителя), если это действительно так — не спорьте зря, разрабатывайте каждый свои предположения, лавры все равно будут пополам, обещаю. — Он бегло улыбнулся и завершил снова на серьезной ноте: — Какие у вас еще вопросы, пожелания?

— Все ясно, Иван Прокофьевич, — сказал генерал. — Армия не подведет. Он взглянул на часы. — Пора докладывать командующему.

— Тогда до свидания и желаю удачи. Постоянно держите меня в курсе, сказал секретарь, провожая нас до двери кабинета.

Генерал пригласил нас в машину, мы поблагодарили и попросили разрешения идти пешком: нужно было поговорить по дороге.

— Они правы, — сказал Лидумс. — Надо торопиться. Дело надо делать.

— Надо думать, — сказал я.

— Делать; а мысли придут в работе.

— Сначала обдумать. Потом начинать.

Лидумс вздохнул.

— Знаешь, — сказал он, — лучше нам сейчас не мешать друг другу.

Я кивнул. У людей, работающих в паре, бывают минуты, когда необходимо быть вдвоем, опровергать или дополнять друг друга — и наоборот, случаются дни, когда надо посидеть порознь, чтобы возникли те самые мысли, которые потом будут дополняться или опровергаться… Квартала два мы прошли молча. Потом Лидумс сказал:

— Тогда не стану задерживать.

— Распорядись, чтобы меня подбросили к самолету.

— Знаешь, — сказал он, — так нам с тобой и поругаться недолго. Сделаем вот как… — Он вытащил из кармана связку ключей, снял один с кольца и протянул мне. — Держи.

— Это что?

— От моей дачи. Адрес не забыл? Когда сделаешь все дела, поезжай туда и жди меня.

— Зачем же мне ждать тебя там?

— Потому что у меня удобнее, чем в твоем гранд-отеле. Я приеду, скорее всего, завтра, а может статься, и нынче вечером, если не возникнет ничего срочного. Так или иначе, что-нибудь уже придумается — обсудим, просто посидим, наконец, поболтаем, а то все не получается, смешно даже.

— Ладно, — сказал я после краткого раздумья и сунул ключ в карман. Только прошу тебя: не спеши. Тут не надо вперед с криком «Ура!». Тут надо именно думать… Что-то понять.

— Может, ты знаешь, что именно?

— Пока не знаю.

— За десять дней этого можно и не узнать. Ладно, теперь мой черед просить: не поддавайся ты гипнозу этого Шпигеля. Вряд ли был он таким уж гением. Я почти уверен: сделано там все добротно, надежно, умело, но без особой фантазии. И не забудь сразу же выяснить, что следует, у химиков и этих…

— Будет сделано, — сказал я. — Приезжай.

— Непременно.

Глава шестая

I

В Риге меня подбросила до центра попутная военная машина. Я немного постоял на тротуаре. Недавно прошел дождь, и почему-то пахло арбузами. На душе было непонятно. Вроде бы все в порядке: два небольших дела, времени еще навалом, впереди — свободный вечер на лоне природы, сиди себе под деревом и думай во все лопатки. Никаких обязательств, никаких обязанностей по отношению к кому бы то ни было. Полная свобода. Покой и воля — что может быть лучше? И все же…

Я медленно, четко зашагал. Расправив плечи. Подняв голову. Раз, два. Раз, два. Как на параде.

Парады. В свое время я на них помаршировал немало.

Рраз-два-три… Рраз-два-три… Дивизия, в которой я начинал службу, стояла близ большого города. Сейчас военные парады проводят раз в год, в Октябрьскую годовщину. Раньше прохождение войск устраивалось и в день Первого мая. Наверное, и политически, и с точки зрения боевой подготовки одного парада в год вполне достаточно. Но мне, откровенно говоря, майские парады были более по сердцу: май, праздник весны, и парад означал, что настала лучшая — теплая, лагерная половина года. Хотя летом солдатского пота проливается куда больше, чем зимой, оно все же приятнее хотя бы потому, что можно обойтись без теплого белья, и на исходном рубеже перед учебной атакой лежишь на теплой, пахнущей жизнью траве, а не на дышащем холодом снегу. Приятней было еще и потому, что на этот парад мы выходили в летней форме одежды, оставив шинели в каптерке у старшины.