Книга Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Да! И так все! Мы с братом были зачаты от плевка! И все из-за чего?! Ты спросишь, почему? Да потому что они, мать с отцом, не пригласили на свадьбу нашу будущую бабку!

Они, видите ли, забыли! И вот результат! Молодые пошли на речку. Мать полезла ловить раков, а отец курил себе на бережку. И тут на' тебе! Видит, земляничка под рукой! Прямо у локтя! Да такая! Красная как кровь! Он руку протянул и сорвал ее. И только в рот положил, а на ней паучок сидел! Отец поперхнулся и выплюнул его. Ну и все. Плюнул и забыл. Мать вышла на берег — и что?! И села на это место! На его плевок! Да! Вот результат! Молодые!.. Они уже были прокляты! И мы вместе с ними! И я, и брат! Оба! Оба...

А их еще и просили копать землю! Я не шучу! Вынут одного героя из ваты и говорят: «Ну, знаешь, Вань... Помоги, герой. Надо сажать картошку. Да нет, нет, что ты! Не копать! Ты просто брось первую картошку! А бабы наши все дальше засеют!» Этот Ваня... Смех. Он мог пуговицу бросить в землю, и она прорастает! Он ложку втыкал и все! Достаточно! Потом мешок картошки собирали!

Земля ведь тоже. Она любит героев... Мягкая. Она без них тоскует. Ей всегда мало. Всегда чего-нибудь свежего ей.

Вот в ту весну арбузов уродилось! Раньше на бахче с ружьем ходили, а теперь ловили прохожих и силой в них арбуз запихивали! Как мы их только не жрали! И с хлебом! Это хоть вкусно. А вот с кашей! С травой! С отрубями! С картошкой! Арбузы свежие. Арбузы соленые. Малосольные. На таком рассоле. На другом. К зиме мы все срали кругло! Из нас выходили эти арбузы еще года три! Я имею в виду нас, простых. Не героев. Им было и мясо, и капуста, картофан и теплая пустая баба!

Они бродили, звеня медалями видимыми и невидимыми. Они скучали. Сыто свирепо скучали. Конечно! Им только сладкой селедки не хватало!

У них в глазах не было ни смерти, ни жизни. Ничего. Только удушливая скука. Они никак не могли понять одну вещь. Одну очень тонкую вещь. Очень тонкую. Живые герои не нужны! Они все портят! Все запутывают. Герои нужны только мертвыми! Наверное, так же, как и отцы...

Мне было насрать на войну. Абсолютно. Я это перелистывал. Слушал вполуха.

Только жрать и слушать. И все. Не важно о чем. Какая разница, кто меня кормил? Я ничего не хотел. Никакого участия. Ни от кого. Ни в чем. Никаких мыслей. Ни одного человека. Только язык! Только он! Протеины! Жиры! И никакого человека! Никакого намека на человека! Черт! Ночами мне снились слова Мельника! Аппетитные, жирные! Они лежали все вместе и каждое отдельно! Я видел их сразу со всех сторон! Их зажаренные бока, эту корочку и запах! От них пахло так, что я просыпался от грохота в желудке! Он меня кормил словами! Даже во сне я думал только о жратве! Просыпаясь, я видел его, и вся свистопляска начиналась заново. В конце концов жрать и слушать слились в одно. Как только от его слов у меня щекотило в ухе — так сразу просыпалось брюхо!

— А жены? Ты спросишь, а как же любовь? Ненависть! В глазах тех, кто не дождался, стояла зависть! Они-то смогли бы накормить героев! Своих любимых! Лучшие куски! Свое дрожащее тело, свой мякиш... И спать на плече! Спать на груди... Да за это можно было отдать душу! За одно только плечо! За одну спокойную ночь на груди!

Вдовы как вошли в черное, так и остались. Они не раздевались. «Разби-и-ить все зеркала! В них нет тебя-я-я... А что за жизнь одной в них а-а-атражац-ца?!.. » Вот их гимн! Попробуй-ка смотреть на свое белое тело. На свое ненужное, гниющее от любви тело... Когда я впервые увидел монашек, я вспомнил этих вдов. Только те были еще и свирепы! Их глаза в окошках... за тюлем. Когда мужики шли с работы... По трое. «Девушка-девушка, прокукуй, сколько лет бедовать будешь? — Они ржали. — Эй! Ну-ка выходи! Поди, уж все у тебя паутиной заросло!.. Везде!»

А в ответ огненный взгляд, и уже только занавеска качается... Вздох такой глубокий, спиной прижимаясь к стене, вздох, из которого можно вырыть могилу! Общую братскую могилу!.. Всем напиться и лечь туда!

Вздохи вдов! Отец их всех мечтал посадить на привязь! На цепь! Эти бешеные собаки могли не просто покусать! Они бы разорвали на части! Отец их так и называл: «Бешеные собаки». Он был прав.

Их принесли в жертву. У них отняли мужей. А самих оставили в живых. От такого чирикнуться — пара пустяков! Сам бог велел! Отец начинал разводить философию. Особенно после второго стакана и обязательно на голодный желудок.

«Вот увидите! Вдовы всех пересидят! Пропердят еще сто лет! Ненависть прибавляет бензину. Они непобедимы! Их всех надо было в яму! В погреб, на цепь! Нельзя, чтобы их было видно... »

Он пил третий стакан и смотрел на мать. Внимательно. И она на него. Она. Уже потом, когда мы все- таки родились, я видел этот взгляд. Он чуял ненависть женщины. Он догадывался, что она видит во сне. Какие мысли бродят на дойке. Ранним утром, когда в мире только женщины и коровы!

Это было так. Он не ошибся. Те, кто дождался, понимали, что Победы никогда не будет! Это только так, для смазки, — братья и сестры! Сестры — вот кто настоящее пушечное мясо! Да! Их праздника никогда не будет! У мужей-орлов, у братьев были крылья! А у них... Только земля и цыпки на скрюченных руках! Их слышали только коровы. Только они. В предутренней синеве. В тепле хлева. Коровы дышали и слушали женщин. А потом начиналось пьянство. Так стало и с моей матерью.

Она помнила ту ночь, когда муж-герой вставил ей, полумертвой от гороховой бражки. Она почувствовала, как мы, я и брат, вошли в нее... Женщины всегда знают, когда это происходит! Она спала и очнулась от одиночества. Все было по-прежнему. По-прежнему плохо. Но теперь вокруг было полнейшее одиночество. «... Это теперь навсегда? Навсегда... навсегда... » — тупо повторяла она. Да. Это было почти навсегда. До самой смерти. Мы с братом пришли надолго. Мы ничего не принесли. Никакого подарка. Кроме своих голодных ртов. Мы пришли никого не спросясь. Мы даже не поинтересовались, куда нас черт несет! Какая погода? Кто наш отец? Есть ли в доме пожрать? Нам было плевать!

Нас выплеснули мутные воды. И все.

Мы вышли из матери, держась за руки. Бабка Поля говорила: «Вы выползли, ты, Игорь, — первый, а ты, Колька, — второй. И тебя, Колька, твой братан тащил за руку! Вы выскочили, как за вами гнался кто! Мамка ваша даже присесть не успела!»

Я не знаю, так ли все было. Я не помню. Наверное. Да. Я держал его за руку. Хотя даже в матери близнецы спят спиною друг к другу... Но все-таки. Там, в матери, мы были близки. А стоило выйти и все! Мы с каждым днем становились все более похожими и все более разными. Мы были не далеки друг от друга! Нет! Мы были нигде друг от друга! Нигде! Как два отражения в зеркале!

Отец плакал от счастья. Он нас увидел, таких маленьких! Два синих червяка! И он заплакал. В нем что-то лопнуло! Мы нуждались в защите! Эти слезы сделали его рабом. Нашим рабом. Он даже забывал жрать! Он ослеп от нас. Два синюшных червячка его ослепили.

Мы сломали отца. Мы сломали ему хребет. Он начал стареть. Быстрее, чем мы росли. Он даже не заметил, что произошло. Война стала далекой-далекой...