Книга Фагоцит. За себя и за того парня - Андрей Величко

– Совершенно верно.

– Значит, мне правильно показалось. Вы, значит, лучше лечите. А тот… Антонов… он что лучше делает?

– Именно то, о чем вы подумали.

– Да уж… слушайте, а он не может перепоручить связь со мной вам? Мне будет как-то спокойнее.

– Думаю, это возможно.

* * *

Ну и дела, думал я, неспешно возвращаясь домой на «Москвиче». Это же надо было Антонову так психануть! До всей этой межвременной эпопеи он к подобным вещам относился спокойнее. А тут, в качестве меня пожив в шестидесятых, видимо, понял, что он в своем будущем не только приобрел, но и потерял. Причем потерял как бы не больше приобретенного. Да тут еще встрял Шелепин со своими претензиями… вот человек и не выдержал.

Однако тот Витя, оказывается, может показать класс, когда захочет. Или когда его припрет. Куда там моей беспомощной возне с Ионесяном! Шелепину оставались считаные минуты жизни, когда Антонов опомнился и перекинулся мной. Ну, а я успел вытащить Александра Николаевича. Стоп, но он же был «никаким» и для меня, и для Антонова! В чем тут дело?

Это смог понять только спустя минут двадцать, а заодно слегка разобрался с вопросом о кодах доступа.

Итак, каждый из нас, Антонов и Скворцов, может хранить по два кода. Но исчезают они не в момент смерти объекта, а в момент начала деструктивного воздействия. И, значит, если Антонов получил код, а потом начал убивать его носителя, но не успел, ибо в процесс вмешался Скворцов…

То, во-первых, код исчезает, освобождая место для нового, а объект остается в живых.

Во-вторых, после этого Скворцов сможет на него воздействовать независимо от классификации. «Никаким» он до того был или там «девятым», роли больше не играет.

И, наконец, спасенный таким способом отныне становится для Скворцова «десятым». Во всяком случае, Шелепин стал именно им. Интересно, а наоборот это будет работать? Например, в двадцать первом веке Скворцов начнет кого-нибудь мочить, потом клиента откачает Антонов и отныне сможет его лечить, как самого себя?

– Ты сначала научись становиться Скворцовым в будущем, – напомнил мне Антонов, – а потом уж строй наполеоновские планы.

– Обязательно, – кротко согласился я, – а ты сегодня ни в какую «Рыбу» не поедешь. Нервы тебе надо лечить, а не по бабам шляться!

Антонов действительно чувствовал себя виноватым, поэтому «Москвич», нигде, кроме светофоров, не останавливаясь, проехал по Ленинскому проспекту до самой улицы Губкина, где я вернул его Ефремову, пересел на мопед и поехал домой.

И уже дома наконец обратил внимание вот на что. Я же в свое время в качестве объекта для посвящения собирался предложить Воронова! Потому что он не только скоро пострадает от Брежнева, но и нормально относится к Косыгину. А тут вдруг не пойми с чего взял и все переиграл. Причем, похоже, именно в том ключе, как было желательно самому Косыгину. Так, может, это он как-то склонил меня к такой импровизации? Каким-нибудь нейролингвистическим образом. Если так, то старик силен, такому палец в рот не клади. В общем, надо не пожалеть времени и внимательно прослушать все записи наших с ним бесед.

Глава 24

В апреле шестьдесят пятого года моя карьера вдруг сделала стремительный финт с подъемом и поворотом. Во-первых, я совершенно неожиданно для себя получил очередное (для Антонова) и внеочередное (для Скворцова) воинское звание. Впрочем, не такое уж высокое – в истории бывали прецеденты и покруче. Например, Голованов из гражданских пилотов сразу стал полковником, а через несколько лет – маршалом. Нынешний председатель КГБ Семичастный, до того ни дня не служивший в армии, при занятии своего поста мгновенно обзавелся погонами генерал-лейтенанта, а недавно подрос до генерал-полковника.

На таком фоне я сам себе казался опытным, убеленным сединами ветераном, прошедшим огонь, воду и медные трубы нелегкой воинской службы. Не как некоторые.

Антонов имел в своем активе военную кафедру и двухмесячные сборы, после которых он стал лейтенантом запаса. Ну, а Скворцов вообще оттрубил три года, демобилизовавшись сержантом. Правда, в памяти у него сохранился только последний месяц службы, проведенный в госпитале, но это мелочь, не стоящая отдельного упоминания. Главное, присягу-то он принимал! Об этом даже документ есть. А что воспоминаний нет, так это его личное дело, которое никого не касается.

И, значит, Владимир Ефимович Семичастный лично вручил мне корочки старшего лейтенанта КГБ, уточнив, что это только трамплин для прыжка в капитаны. Причем, что удивительно, паспорт у меня так и остался. Впрочем, я даже не стал выяснять, просто ли его у меня забыли забрать, или в комитете вообще так положено, или исключение было сделано специально для уникального сотрудника товарища Скворцова.

А во-вторых, я прямо из старших инженеров, в которых успел побыть всего ничего, стал заведующим лабораторией. Причем не простой, а отдельной. Теоретически я подчинялся напрямую Президиуму Академии наук, но именно что теоретически. Я в том Президиуме пока даже не был ни разу. И Келдыша не видел даже краем глаза. А он про меня если и слышал, то только краем уха.

Более или менее сведущие люди считали, что моим начальником является Семичастный. В этом уже было зерно истины, но на самом деле не такое уж крупное.

Реально задачи отдельной лаборатории перспективных технологий АН СССР ставил Косыгин. И перед ним же я отчитывался.

Пока моя ОЛПТ базировалась в том же подвале, где она и зародилась, только бренные останки почивших приборов и установок оттуда все же убрали. Потому как нас теперь там работало четверо – я, старший инженер и два лаборанта. Бюрократическими структурами лаборатория пока не обросла и паразитировала на фиановских, но это было временное явление.

Неподалеку от поселка Троицкий уже начал строиться научный центр АН СССР «Красная Пахра», и там на базе моей лаборатории должен был образоваться небольшой институт, два его корпуса, соединенные переходом, уже возводились.

Разумеется, становиться директором этой конторы я не собирался. Ну типа делать мне больше нечего, кроме как бегать со всякими бумажками по главкам и министерствам, а потом спать на заседаниях. Косыгин с моими аргументами согласился и сказал, что я, наверное, так и останусь завлабом. Директора он мне подберет сам, трех замов директора найдет Семичастный, а мне останется только плодотворно трудиться на ниве вброса высоких технологий из туманного будущего в светлое настоящее.

Кстати, и мои жилищные условия тоже должны скоро измениться – во всяком случае, строители обещали сдать дом к сентябрю. Поначалу меня пытались склонить к отдельной квартире, но я заявил, что нашей главнейшей задачей является строжайшее самоограничение материальных потребностей, основанное на понимании места человека и человечества во вселенной как мыслящего вида, абсолютном самоконтроле и безусловном превосходстве духовных ценностей перед материальными.

Это я процитировал Ефремова, но майор Игнатий Павлович Зонис, курировавший мой быт и охрану по линии комитета, слегка охренел, так что пришлось объяснить попроще: