Книга Еврейский вопрос Ленину - Йоханан Петровский-Штерн

Пока высоколобые охранители развлекались шовинистической литературой, миллионы рядовых жителей СССР придумали иное противодействие лживому режиму. Этим противодействием — и одновременно неким способом примириться с режимом — стал городской фольклор: на грани пошлости частушки; подернутые легким националистическим флером белогвардейские песни; уводящие подальше от действительности эротические романсы; и, наконец, политические анекдоты на любой вкус. В 1960–1970-е гг. едва ли не повсюду, от первых классов школы до взрослых пьяных застолий распевали песенку с припевом «Евреи, евреи, кругом одни евреи», с ее неотразимыми аллитерационными рифмами и легко запоминающимся глубоко фольклорным ритмическим рисунком. В одной из строф евреем в насмешку именуется французский культовый антигерой («Говорят, что Фантомас / Тоже из еврейских масс»), в другой строфе им оказывается вождь мирового пролетариата: «Кто поверит, что не жид / В Мавзолее лежит?»[200]

Антисемитские анекдоты о революции были невероятно популярны среди советских граждан независимо от социальной или национальной принадлежности. Даже не зная о еврейских корнях Ленина, советские евреи, не без самоиронии, изображали Политбюро ЦК как компанию религиозных евреев, «наших» большевичков. Когда заседание подошло к перерыву, Троцкий отсчитал 10 евреев в комнате, затем указал на Ленина и произнес на смеси корявого русского и идиша: «Если дэр дозикер гой выйдет вон, мы заимеем миньен и сможем помолиться минхэ». Иными словами, если этот нееврей Ленин соизволит покинуть помещение, у нас будет (предписанный традицией) кворум в десять человек и мы сможем прочесть послеполуденную молитву. Хотя в этой шутке Ленин, в отличие от всего остального Политбюро, не еврей, тем не менее Ленин представлен членом партии, во всем зависящим от своих еврейских товарищей, душой и телом преданных делу иудаизма.

Такого рода насмешки были не такими уж безобидными. В них принималось как само собой разумеющееся, что руководство большевистской партии было еврейским, а сами традиционные евреи революционны по сути. Так что вопрос был не в том, являются ли эти шутки антисемитскими: они были нацелены на осмеяние официальной пропаганды, игнорирующей этнонациональные противоречия в обществе и прикрывающей их фиговым листком классовой борьбы. Евреи, воспринимавшиеся как нелояльное и маргинальное национальное меньшинство, все глубже осознавали, что их вклад в дело революции вычеркнут из советских исторических анналов, и пытались возместить это антисемитское по своей сути умолчание хотя бы в юмористическом изложении исторических событий.

В одном из многочисленных анекдотов такого рода чекист вызывает одесского еврея, очень похожего на Ленина, и приказывает ему сначала сменить характерную жилетку, затем избавиться от легко узнаваемой кепки и, наконец, сбрить бородку, чтобы ничто в нем не напоминало Ильича. Еврей нехотя соглашается, но при первой возможности спрашивает чекиста: «Ну, допустим, батенька, бороденку я сбрею, а мысли куда девать прикажете?» Здесь точно схвачена реакция населения на лживую официальную историю партии: мол, только у хитрого одесского еврея могут быть черты лица, повадки и мысли, точь-в-точь повторяющие ленинские. После падения коммунизма эти анекдоты с националистической окраской перекочевали в популярные книги по истории и теперь уже приняли откровенно антисемитский характер.[201]

Разрыв между неофициальной этнонациональной и официальной классовой идеологиями был примером глубоко дуалистического, двойственного — или, как определила ведущий американский советолог, «манихейского» строения советского дискурса об идентичности.[202] Каким бы ни был уровень откровенной ксенофобии в средствах массовой информации, литературе и фольклоре, партия хранила верность классовой фразеологии. Евреи, готовые к отъезду из СССР, воспринимались партийными и профсоюзными органами как предатели родины, готовые променять счастливую жизнь под советским солнцем на сомнительные преимущества насквозь прогнившего капитализма. Еврейские диссиденты, распространители самиздата или учителя иврита приравнивались судебными инстанциями к хулиганам, агентам иностранных разведок, религиозным агитаторам или просто к мелким уголовникам, то есть оказывались на языке уголовного кодекса изгоями, отвергшими созидательную жизнь советских граждан и опорочившими коммунистическую идеологию.

Режим использовал размытые классовые понятия, пытаясь скрыть от широкой общественности, кто же на самом деле все эти предатели родины, в действительности отмеченные ярко выраженной национальной принадлежностью: евреи, желающие покинуть страну; украинские диссиденты и активные защитники прав человека, протестующие против насильственной русификации; русская «гнилая интеллигенция», требующая либерализации общества; православные активисты; отказники-сионисты и преподаватели иврита. Кремль способствовал принятию резолюции ООН № 3379, приравнявшей сионизм к расизму, и заявил во всеуслышание о своем антисионизме, заклеймив Израиль как мелкобуржуазного прихвостня дяди Сэма, который держит под гнетом борющуюся за свободу молодую палестинскую демократию. Падение СССР ясно продемонстрировало, что марксистский понятийный аппарат оставался на всем протяжении послевоенного периода набором пустых пропагандистских словес, за которыми скрывалась могучая русопятская ксенофобия советского официоза.

В свете расистских страшилок

Крушение СССР отвратило многих от проблематичного и оторванного от реальной действительности марксизма и обратило к националистическому и этноцентричному мировоззрению. В 1990-е гг. Шульгин, Дикий и Меньшиков вышли в многотиражных книжных изданиях, как легальных, так и пиратских. В отличие от других рептилий русского антисемитизма бейлисовского периода, Меньшиков вошел в традицию русской охранительной мысли как выдающийся национальный журналист, предельно честный русский патриот, беспокоящийся о судьбе своего народа, миролюбивый мыслитель и православный праведник, злостно убитый евреями из ЧК. Сергей Нилус, в свое время опубликовавший «Протоколы», ныне оказался, благодаря публикациям в освященной церковью ксенофобской прессе, выдающимся православным старцем, без двух минут святым. Увидев, какое чудесное поле деятельности открылось для ультраправой идеологии, западные неофашисты, отрицатели Холокоста и расисты всех мастей ринулись в Российскую Федерацию проповедовать и агитировать, а вновь легализованные ультраправые приняли их с распростертыми объятьями.