Книга Сербия на Балканах. XX век - Константин Никифоров

Считается, что с начала 1991 г. и вплоть до конца 1993 г. во внешней политике России по отношению к Западу стояла пора «очарований», длился «медовый месяц», вернее – «медовое трехлетие». Однако окончилось оно не чем иным, как решением о расширении НАТО на восток в том же 1993 г. Именно расширение НАТО на восток, а также разраставшийся в эти годы югославский конфликт во многом выявили истинные стратегические цели США и Североатлантического альянса.

Фактически после некоторого колебания США объявили себя единственным победителем в холодной войне, имеющим право на «военные трофеи», то есть на заметное расширение своего влияния и даже гегемонию в современном мире, на создание так называемого «нового мирового порядка», когда, говоря словами римской пословицы, сила определяет право. Об этом было сказано в нашумевшем выступлении В. Путина в Мюнхене в феврале 2007 г. Оно вызвало болезненную реакцию. Но винить нужно прежде всего самих себя. Ведь совсем не Россия, пользуясь своим превосходством, начала после краха биполярного мира систематически нарушать международное право. Особенно заметно это было во время югославского кризиса, сопровождавшегося прямой агрессией НАТО и завершившегося признанием независимости Косово.

Скажем больше. Те же события на Балканах показали кризис западной демократии. В Мюнхене Путин справедливо отметил, что складывается парадоксальная ситуация: «Страны, в которых применение смертной казни запрещено даже в отношении убийц и других преступников… легко идут на участие в военных операциях, которые трудно назвать легитимными. А ведь в этих конфликтах гибнут люди – сотни, тысячи мирных людей!»[275]

Конечно, сказывалось то, что на многие вещи в России и на Западе смотрели по-разному, в том числе и на югославский кризис. Многочисленные примеры этого приводит в своей книге шотландская исследовательница Сара Макартур. В частности, в России существование Независимого государства Хорватии времен Второй мировой войны имеет однозначно негативную оценку, а известная «Исламская декларация» лидера боснийско-мусульманской общины Алии Изетбеговича трактуется как образец фундаментализма, приведшего, как одна из причин, к боснийской войне. Западный же человек, не оправдывая хорватских фашистов, часто считает, что Независимое государство Хорватия в то же время выражало волю людей жить самостоятельно. Еще разительнее разность подходов в отношении «Исламской декларации». На Западе ее даже изучали на школьных занятиях по политологии как пример демократии[276]. И таких примеров очень много.

Но вернемся к внешнеполитическим сюжетам. В сущности, ослабление позиций России на международной арене после распада СССР и во время трансформационных, прежде всего экономических, трудностей – было неизбежно. Вопрос только в том, насколько далеко должно было простираться внешнеполитическое отступление. Ведь Запад тоже не сразу сформулировал свои цели. Они зависели и от позиции России. Ее постоянные уступки лишь увеличивали запросы противоположной стороны. И дело было даже не в игнорировании мнения России. Его часто просто не было. Достаточно сказать, что, несмотря на многочисленные обещания, собственной программы действий по урегулированию югославского кризиса в российском МИД так никогда и не было сформулировано.

Инфантилизм российской внешней политики заключался в непонимании простой вещи: в отличие от внутренней политики, которая может быть какой угодно, внешняя политика не может быть либеральной. Она может быть только консервативной. В основе любой внешней политики должны быть национальные интересы и ничто иное.

К середине 1990-х годов внешнеполитические неудачи России становились все более очевидными. Против политики, которую проводило российское министерство иностранных дел, теперь выступала не только оппозиция, но и почти вся политическая элита и экспертное сообщество. Утверждалось мнение, что у России должно быть собственное лицо и место в мировой политике. Конечно, это отнюдь не означало спора с Западом по любому поводу, а тем более перехода к конфронтации. Но не было никакой нужды постоянно поддакивать, причем даже в ущерб собственным интересам.

Впрочем, вина за внешнеполитические провалы ложилась не только на МИД, но и на руководство страны, которым были созданы основы такой системы, при которой МИД работал в условиях почти полного монополизма и бесконтрольности. Отсутствие коллегиального механизма разработки и принятия решений и было, пожалуй, главным пороком этой системы. Старые структуры наподобие международного отдела ЦК КПСС были упразднены, а новые – не созданы. Создавалось впечатление, что Б. Ельцин, не особенно вникая в детали, без каких-то дополнительных консультаций подписывал почти все, что ему «подсовывал» А. Козырев. И в любом случае дипломаты были предоставлены сами себе.

Собственно говоря, ожидать от российского МИД, как и от любого другого подобного ведомства, концептуальных внешнеполитических разработок нельзя было даже не из-за какой-то злой воли его руководства. Были ограничения и сугубо объективного характера. Традиционно дипломаты идеи не генерируют, а выступают их исполнителями. В этом своем свойстве дипломаты похожи на военных. В зависимости от способностей и профессионализма они могут с большим или меньшим успехом выполнять спущенные им директивы. Но стратегических указаний сверху как раз почти и не было.

Это бросалось в глаза многим. В период президентства Ельцина предпринимались попытки создать специальный механизм межведомственной координации внешнеполитической деятельности. Однако они не дали результатов, и во многом из-за активного противодействия руководства МИД. А. Козыреву удалось провести два президентских указа, подтверждавших координирующую роль самого МИД в вопросах внешней политики. Третий подобный указ подписал у Ельцина уже следующий министр иностранных дел – Е. Примаков. Получалось, что МИД сам себе ставил задачи, сам их пытался выполнить, сам себя координировал и контролировал.

Все это происходило в 1990-е годы – переломные и для Европы, и для всего мира. Старая биполярная система европейской безопасности рухнула, формировалась новая. На ее формирование большое влияние оказывал югославский кризис. К сожалению, российский МИД этого долго не понимал.

Таким образом, мы бы отметили две порочные черты внешней политики России того периода: чрезмерное увлечение новой идеологией вместо деидеологизации и монополизм дипломатического ведомства при принятии решений.

* * *

Мы уже писали в предыдущих главах, насколько запутанным и многослойным, насколько важным для судеб всей планеты оказался югославский кризис. И сразу надо отметить, что должного понимания сути происходившего на Балканах в России в начале 1990-х годов не было. И уже в силу этого балканская политика России не могла быть адекватной.

Югославский кризис, так сильно повлиявший на развитие современных международных отношений, на новую геополитическую расстановку в мире, поначалу казался российским властям лишь досадной помехой на пути в «цивилизованный мир».