Книга Диван для Антона Владимировича Домова - Алан Араменко

Антон смотрел на то, как солнечный диск медленно, словно нехотя, погружался в пучину. Он не мог предотвратить свое падение, и воды поглощали его снова и снова. И вновь возрождался он завтрашним днем и снова тонул. И муки его, а может, и наслаждение, были так же вечны, как и само существование. И как собственное существование парня, как и он сам, как бы ни старалось солнце остаться там, наверху, все-таки что-то тянуло его вниз, заставляло отдаваться черным, холодным волнам. Вонючим, непроглядным, изгаженным… каждый раз. И не было ни единого средства остановить это. Прекратить или хотя бы отложить на время, чтобы передохнуть.

Единственными мыслями Домова были в тот момент вопросы — знало ли солнце вообще, нужна ли ему эта передышка или остановка, как знало ли оно то, зачем существует и нужно ли это? И насколько глупо или же правильно следовать по тому пути, который тебе предлагают, также как глупо или правильно идти напролом, пренебрегая, возможно, даже здравым смыслом.

Он не знал ответов на них. Ни тогда, ни ранее, ни сейчас, ни когда-либо вообще. И не знал, желал ли знать на самом деле. Единственное, что он хотел как в тот день, так и в сегодняшний, это быть свободным. Свободным от всего. От прошлого, от настоящего, от будущего даже, наконец. Просто быть самим собою, и еще — ничегошеньки не делать… Знать, что завтра, то же, что и вчера, а послезавтра, такое же, как сегодня, — то есть такое, как хотел он сам. Только он сам. Один.

…Серые плиты, чугунные балки, сор и грязь человечества. Вот что открывалось взору того, кто сидел там, в этот жаркий, липкий день.

И все же ему нравилось то, что он видел. Потому ли, что солнце золотило грязные воды, потому ли, что маленький цветочек — белое пятно — праздновал победу, а может быть, и просто так, оттого, что он сидел без дела, и никого, кроме кошки, не было рядом…

Антон очнулся от своих воспоминаний уже в середине ночи. Рядом с ним, свернувшись калачиком, лежала Кири. То ли из-за трудного дня, то ли потому, что он был рядом, но она расслабилась и, слегка успокоившись, наконец-то задремала. Ее маленькое тельце мерно покачивалось, повинуясь дыханию. Совсем крошка.

Домов взял ее на руки и, сам не зная отчего, понес в детскую. Нина все еще не спала. Она без лишних слов уступила Кири свою постель, отправившись вместе с ним в другую комнату.

Девушка устроилась на кровати, а Тоша прислонился к подоконнику. Свет фонаря за окном частично освещал ее профиль, и Домов неотрывно, но вместе с тем и как-то лениво разглядывал Нинино красивое лицо и пухленькое тело. Ее глаза были отрешены, но покатые плечи, укрытые распущенными волосами, иногда вздрагивали, словно она вспоминала что-то, что ее пугало.

Его влекло к ней. Вся ее живая, пышная фигура, будто пропитанная южным солнцем, шевелила в его естестве какие-то животные инстинкты, будила желание.

Вдоволь наглядевшись, он медленно подошел к ней и запустил в ее волосы руку. Та поглядела на Антона одновременно недоуменно и умоляюще.

— Не надо, — еле слышно попросила она, но Тоша не слушал.

Он слышал лишь, как кровь стучит в висках, и голос внутри нашептывал что-то непристойное.

— Пожалуйста, — повторила Нина еще тише, — прекрати…

Но Антон не собирался прекращать. Только не сейчас, когда воздух вокруг накалился добела, когда в нос ударил терпкий запах вожделения, когда его руки гладили эту нежную кожу, дрожащую от его прикосновений.

Нина попробовала освободиться, но ее соперник был намного сильнее, он не давал ей ни единого шанса на побег. Далеко не учтиво Домов скрутил бедняжку, заставив посмотреть ему в глаза.

— Не надо! Не…

— Молчи! — приказал он низким, гортанным голосом.

И она уже не могла ему противиться…

Его пальцы срывали одежду с ее тела, а губы впивались в плоть, словно он не целовал ее, а желал выпить эту прельщающую его жизнь, так бурлившую в ней. Выпить всю, до капли, не оставив в этом сосуде, так возбуждающем его, ничего, лишь оболочку, пустую и умерщвленную. Словно это и было его естеством, словно этого и требовала его суть — поглощать жизнь, оставляя за собой лишь погибель. Требовательно и бескомпромиссно он продолжал свою игру, и все, что ей оставалось, — следовать за ним, слушаться этих сильных, мощных движений, покоряться, при этом все же не отступая.

И боль, невиданная до этого боль, пронизавшая ее тело все насквозь, и жар, в котором они оба горели, превращались в горькую, но усладу, обращались в какое-то ужасное, какое-то отвратительно непотребное и совершенно пугающее, но все-таки наслаждение…

МЕНЯ ПОГЛОЩАЮЩИЕ ЖЕЛАНИЯ…

Нина проснулась, когда часы на стене показывали девять ноль три. За окном было пасмурно и сыро, но дождем не пахло, а наоборот, какой-то вязкий, густой, затхлый воздух заполонил все вокруг, оставляя повсюду тяжелое ощущение повышенного давления. Хмурые тучи сгустились и нависали над городом так низко, что казалось, будто небосвод вот-вот рухнет на землю. Серые стены их еле освещенной комнаты создавали еще более унылый вид. И утро не представлялось добрым.

Антон стоял у подоконника, как и вчера ночью, только на сей раз его взгляд был направлен не на нее, а на улицу, по которой изредка пробегали суетливые прохожие, одетые как один в черное, будто клоны, — ни одного яркого пятна. Рядом с парнем сидели Кири и кошка. Обе не напрямую, но как будто льнули к нему. Нина почувствовала неконтролируемый и необъяснимый укол ревности. В голове тут же вспыхнули воспоминания прошлой ночи. Она покрылась румянцем и, потупив глаза, с удивлением заметила на своем теле темные отметины. Мельком осмотрев себя, она нашла на руках и даже на теле пару весомых синяков, — Тоша совершенно точно не был нежен.

Домов повернулся как раз в тот момент, когда она изучала свои любовные раны, отчего та еще больше смутилась.

— Наконец, — сказал он спокойно. — Вставай, мы едем к Кондрату Алексеевичу.

От подобного равнодушного обращения после того, что он вытворял вчера, девушка почувствовала ком в горле. Ничего не сказав, она, горя от стыда и обиды, схватила одежду, повешенную на спинку кровати, и отправилась в ванную, шлепая по полу босыми ногами, на которых ее пальчики так сильно сжались, словно тоже стыдились воспоминаний и прятались.

Антон заметил ее смущение, но не придал этому никакого значения, словно и правда не помнил о том, что было ночью. С виду совершенно ко всему равнодушный, он потянулся, зевнул, посмотрел на Кири. Та улыбнулась. Она не чувствовала напряжения, витавшего в воздухе после пробуждения соседки. Для нее оно, может, и вовсе не существовало. Вдруг ее светильник снова замигал, что заставило девочку всполошиться, отчего потревоженная кошка недовольно спрыгнула с подоконника, вильнув при этом хвостом так, чтобы задеть хозяина посильнее, так как она как раз неловкие и тяжелые ситуации — которые ее безмерно раздражали — отсекала без проблем.

Тоша отправился к сумке и достал оттуда запасную лампочку. Девочка радостно потрясла руками, изображая, видимо, то, что она хлопает в ладоши. С занятыми руками это выглядело забавно. Домов не мог не улыбнуться.