Книга Тайна Бога и наука о мозге. Нейробиология веры и религиозного опыта - Винс Рауз

Таким образом, реальность материального мира становится для нас очевидной тогда, когда мы сравниваем ее с другими состояниями. Поскольку большинство из нас никогда не испытывало более реальных состояний, чем те, которые нам ежедневно рисует ум, мы не можем предположить, что существует какая-то наивысшая реальность вне нашего субъективного осознания материального мира. Что еще важнее, у нас нет никаких эмпирических оснований полагать, что какая-либо наивысшая реальность вообще может существовать.

Но тот, кто пережил более высокие состояния мистического единения, утверждает, что такие состояния кажутся более реальными. Со страстью и настойчивостью, в удивительном согласии друг с другом, несмотря на разные эпохи и религии, мистики настаивают на том, что по сравнению с нашим базовым ощущением реальности, абсолютное единое бытие куда более живое и обладает куда более убедительной реальностью.

Со страстью и настойчивостью, в удивительном согласии друг с другом, несмотря на разные эпохи и религии, мистики настаивают на том, что по сравнению с нашим базовым ощущением реальности, абсолютное единое бытие куда более живое и обладает куда более убедительной реальностью

Мнения мистиков поддерживают некоторые величайшие ученые века – рациональные мыслители, которые смотрели более глубоко, чем большинство других на устройство вселенной и ума и описали состояния трансцендентного духовного сознания в таких выражениях, которые в конкретных деталях удивительно совпадают со свидетельствами гуру, шаманов и святых. Роберт Оппенгеймер, Нильс Бор, Карл Густав Юнг и Джон Лилли принадлежат к числу выдающихся ученых, которые благодаря своим научным поискам пришли к осознанию единства вселенной и ее предназначения, а также того, что эти понятия выходят за рамки материального мира. Быть может, самые яркие представители – физики Альберт Эйнштейн и Эдвин Шредингер, два великих мыслителя, которые, вероятно, яснее всего понимали природу научной реальности. Теории, сделавшие двух этих людей знаменитыми, – теория относительности Эйнштейна и квантовая механика Шредингера – позволяют нам понять самые основы устройства вселенной, наши представления о физической реальности во многом опираются именно на их идеи. На поле науки Эйнштейн и Шредингер не могли согласиться о сути природы бытия – Эйнштейн никогда не мог принять причудливую логику квантовой теории, – но их многолетние размышления о двигателях, шестеренках и силах, которые породили и поддерживают мир, привели каждого из них к более глубокому пониманию сути вещей. На таком глубинном уровне между ними, похоже, царит полное согласие.

Эйнштейн видел в человеке стремление к чему-то большему, чем он есть, и называл это «космическим религиозным чувством»:

Очень сложно объяснить это чувство тому, кто его начисто лишен, особенно без соответствующей антропоморфной концепции Бога. Человек ощущает пустоту своих желаний и стремлений, а также видит величественный и изумительный порядок, который царит как в природе, так и в царстве мысли. Он видит в индивидуальном существовании нечто вроде тюрьмы и хочет почувствовать вселенную как единое осмысленное целое.[155]

Говоря о той целостности, к которой стремился Эйнштейн, Шредингер утверждает, что ее можно найти в понимании единства всех вещей:

Хотя это кажется невообразимым обычному разуму, вы – и все другие сознательные существа как таковые – есть все во всем. Таким образом, ваша жизнь не просто фрагмент всего бытия, но в каком-то смысле все это бытие… Поэтому вы можете пасть ничком на Мать-Землю, веря в то, что в каком-то смысле вы едины с ней, а она с вами. Вы так же прочно устроены, так же неуязвимы, как она, и даже, на самом деле, в тысячу раз прочнее и неуязвимее.[156]

По мнению биолога Эдвина Чаргаффа, все настоящие ученые черпают вдохновение из таинственной догадки о том, что в материальном мире обитает нечто великое и непознаваемое: «Если ученый не испытывал, хотя бы несколько раз в жизни, эту холодную дрожь в позвоночнике, эту встречу с кем-то величественным и невидимым, от чьего дыхания наши глаза могут стать влажными, – он не ученый».[157]

Похоже, что даже Карл Саган, называвший себя агностиком, был знаком с той «таинственной догадкой», о которой говорил Чаргафф. Главный герой его романа «Контакт», ученый по имени Элли Арроуэй, описывает свой глубокий личный опыт такими словами, под которыми могли бы подписаться древние мистики:

Я пережил нечто, истинность чего доказать невозможно. Я даже не могу этого объяснить, но все, что я знаю как человек, все, что я есть, говорит мне: это реальность. Я был частью чего-то потрясающего, того, что меня навсегда изменило; это картина Вселенной, которая показывает нам, не оставляя никаких сомнений, что мы крохотны и ничего не значим, а одновременно что мы уникальны и драгоценны. Эта картина говорит нам, что мы принадлежим к чему-то большему, чем мы сами. Что мы – ни один из нас – не одиноки.[158]

Логика заставляет думать, что менее реальное – часть более реального: так, например, сновидение содержится в уме видящего сон. И значит, если абсолютное единое бытие реальнее субъективной или объективной реальности – то есть более реально, чем внешний мир и субъективное осознание Я, – тогда и Я, и мир должны содержаться внутри абсолютного единого бытия, которое, быть может, их и создало.

И снова мы не можем объективно доказать, что абсолютное единое бытие реально существует, но наше понимание мозга и того, как он оценивает, насколько то или иное явление реально, убедительно говорит о следующем: с рациональной точки зрения существование абсолютной высшей реальности, по крайней мере, не менее вероятно, чем существование чисто материального мира.[159]