Книга Простая услуга - Дарси Белл

Время от времени я испытывала себя, свою удачу и людей вокруг меня, предоставляя им возможность угадать правду. Поинтересовался ли Шон, почему я потратила целое состояние на ту фотографию Дианы Арбус, с близнецами? Почему я так люблю ее? Конечно, нет. Это произведение искусства. Хорошая инвестиция – так он, наверное, думал. Правда заставила бы его задуматься, что за человек его жена. Что означало – ему пришлось бы задумываться чаще, чем он это делал.

В первое время, когда Стефани приезжала ко мне, я настойчиво показывала ей фотографию и говорила, что ценю ее больше всего остального в моем доме. Но она лишь думала, что это доказательство моего очень хорошего – очень дорогого – вкуса. Миллионы людей обожают эту фотографию. Нормальные люди не смотрят на изображение, спрашивая себя: а которая из близнецов – я?

* * *

Я была доминирующим близнецом. Я первая вылезла на свет. Я первая пошла и заговорила. Я отнимала у Эвелин игрушки. Я доводила ее до слез. Я защищала ее. Я толкала ее на риск. Именно я показала ей, где мать прячет джин и как заменять джин водой. Я дала ей ее первый косяк, пригласив покурить траву со мной и моими друзьями. Именно со мной она разделила свою (нашу) первую таблетку кислоты, я дала Эвелин ее первую экстази, я взяла ее на ее первую оргию в Детройте.

Откуда мне было знать, что ей понравится балдеть даже больше, чем мне? Или что для нее окажется труднее оставаться трезвой? И что кошмар скуки будет мучить и ее, но иным, гораздо более опасным образом? Она была тем близнецом, который слабее.

* * *

Я принесла телефон на кухню и включила свет. Было холодно, но я боялась надолго отложить телефон, чтобы включить обогреватель. Я боялась, что она повесит трубку или исчезнет. Снова.

– Где ты? – спросила я.

– Не знаю. Где-то в Мичигане. Знаешь что? Я угнала мамину машину.

– Очень мило. Можно расслабиться, мир стал безопаснее.

Эвелин рассмеялась.

– Думаю, мама водила машину не так уж много.

– Ну и слава богу, – отозвалась я. – Помнишь, как она ехала задом по нашей дорожке, съехала в канаву, и нам пришлось вызывать тягач, чтобы вытащить ее оттуда?

– Я не многое помню, – сказала Эвелин, – но это помню точно.

Я тогда подумала, и моя сестра тоже, что мы единственные, кто это помнит. Я посмотрела на руку, держащую телефон, сфокусировалась на татуировке, уже почти невидной. Теперь я смогла увидеть Эвелин: ее запястье, ее татуировку.

Мы сделали татуировки после нашей самой тяжелой ссоры. Я нашла в ящике ее комода комплект – шприц, ватку, ложку, резиновый жгут. Да, и пакетик белого порошка.

Нам было семнадцать.

К тому времени я уже кое-что подозревала. Эв начала носить длинные рукава, а руки у нее всегда были красивые, красивее моих; у меня от солнца веснушки. Я знала, что найду, еще прежде чем нашла это. Но у меня был шок. Все оказалось на самом деле. Моя сестра не шутила.

Я начала орать на нее, вопила, что она не может поступать так с собой. Со мной. Она сказала, что это не мое дело. Мы не один человек.

К этому времени мы орали уже так громко, что я боялась, как бы мать не услышала. Но мать плыла в собственном теплом ватно-алкогольном облаке.

Я ударила свою сестру. Она ударила меня в ответ. Мы в ужасе отшатнулись друг от друга. Мы не дрались с самого детства.

На следующий день мы сделали татуировки. Стащили у матери горсть обезболивающего, чтобы было не так больно. Никто из нас не обещал завязать с кайфом. Обещать такое было бы слишком, мы бы только наврали друг другу. Мы поклялись, что никогда больше не будем так ссориться. И не ссорились. Все это время.

Мать всегда думала, что та ссора была из-за мальчика. Но ни один мальчик не стоил этого.

Мне стало казаться, что происходящее с моей сестрой – моя ошибка. Моя вина. Мы уехали из дома – Эвелин на Западное побережье, я на Восточное, и я переросла наркотики, а она нет. А благодаря расстоянию стало проще верить, что ее проблемы – не моя вина. Я скучала по ней – и заставила себя прекратить скучать по ней.

Мы можем контролировать свои мысли и чувства.

Мне хорошо удавалось не скучать по людям. По матери, например. В последний раз я видела мать на похоронах отца. Эвелин до дому не добралась. Мать изумительно (даже для нее) напилась и устроила мне разнос, говоря, что проблемы моей сестры – результат моего бессердечного эгоистичного доминирования. Я ответила: нечестно обвинять меня в чем-то, что началось еще до моего рождения. В этом бою я никогда не могла победить. Я прекратила разговаривать с матерью. Мне не обязательно было слушать, как она говорит то, чего я боялась.

Не то чтобы я не пыталась помочь Эвелин, спасти ее. Я имела дело с массой разных реабилитационных заведений. Работа на Денниса Найлона многому меня научила. Я потеряла счет своим полетам на Запад, выдумывая командировки, чтобы обмануть Шона, выдумывая какие-то семейные обстоятельства, чтобы обмануть народ на работе. Но это и были семейные обстоятельства.

Я находила Эвелин, где бы она ни оказалась. К счастью, она всегда хотела, чтобы ее нашли, – вот почему она звонила мне среди ночи, всегда перепуганная. Конца этим полетам не предвиделось. Я находила Эвелин в каком-нибудь грязном мотеле, обычно в компании случайного любовника – парня, которого она едва знала. Я записывала ее в реабилитационную клинику. Мать платила за курс. Это было то немногое, что она могла сделать. Выйдя из клиники, Эвелин регулярно звонила. Рассказывала мне, как чудесно ощущать себя трезвой, насколько вкуснее стала еда, как она наслаждается солнечным деньком – и глаза не болят.

Потом звонки прекращались.

Каждый, кто когда-либо любил аддикта или у кого в семье были аддикты, знает, как это происходит: надежда и разочарование, сюжет закольцовывается, возвращаясь к одному и тому же. И ты устаешь от этого.

Последней весточкой от Эвелин стала открытка из Сиэтла, на которой не было ничего, кроме моего адреса в Коннектикуте, а на лицевой стороне – ярко раскрашенное туристическое фото рыбы, красиво уложенной на лед на рынке на Пайк-стрит. Мертвая рыба: чувство юмора Эвелин.

– Ты еще здесь? – глупо спросила я.

Я слышала, как сестра всхлипывает на том конце.

– Более или менее.

– Не клади трубку. Пожалуйста.

– Не буду.

– Ты под кайфом?

– У меня голос, будто я под кайфом?

Да.

– Куда ты едешь? – спросила я. – В материной машине?

– Думаю, что в домик. На озеро.

Я слегка воспряла духом. Может, Эвелин сделает попытку завязать. Оставить старую жизнь, начать все заново. Озерный домик был нашим пристанищем, нашим островом безопасности. Нашим личным убежищем души.

– Собираешься туда, чтобы остыть?