Книга Божья девушка по вызову - Карла ван Рэй

Одной из самых больших жертв, что мы приносили в прошлом, было подавление собственного мнения – побочный эффект детского повиновения. Я несла этот крест как истинный мученик. Нам говорили: то, что хорошо для иезуитов, годится и для нас. Я лишь забыла, что иезуитов побуждали активно мыслить, а не только проявлять послушание.

Заповедь «не суди» вынуждала меня игнорировать тот факт, что многие старшие сестры не всегда соблюдали те правила, что насаждали среди молодых. Они собирались в дверных проемах, нарушая правило тишины и болтая, если им казалось, что их никто не видит. Они культивировали ту «особую дружбу», которая в нашем уставе считалась убийцей религиозной жизни. Несмотря на страдания, через которые я прошла, всеми силами пытаясь следовать этому правилу, я все равно их не осуждала. Они читали журналы и книги, которые были запрещены для нас. Они пили чай, когда хотели, и шли на кухню в поисках съестного, игнорируя рабочую сестру, которая тоже не могла кого-либо судить.

«СЛЕПОЕ послушание», при котором сестра не отвечает за свои действия, обращаясь к воле Господа и следуя лишь указаниям, отрицалось духом реформ. «Я только делаю свою работу» – отныне такое заявление не считалось оправданием глупого или аморального поведения. Для монахинь, склонных к подчинению, какой была я, переход от детства к юности являлся сложной задачей, связанной с болезненным ростом. Для других подобный переход вообще не был возможен. Они видели себя либо детьми, либо никем. Их борьба была жалкой, но монастырь, столь долго служивший им пристанищем, мог ее пережить. Именно «подростки» – шумные, громкие и радикально настроенные – оказались всеобщей головной болью.

Так началось время посягательств на консервативное мышление и привычное положение вещей. Читая записи на розовой, зеленой и голубой бумаге, которые нам давали изучать, – каждый цвет обозначал обет, – я не могла избавиться от ужасного чувства, что меня тайком обманывают. Но кто решил отказаться от возможности самостоятельно мыслить? Лишь я сама, причем с крайним облегчением и готовностью.

ПОСЛЕ ТОГО памятного дня на столик в комнате отдыха начали класть ежедневную газету, а в небольшой комнате по соседству поставили телевизор. В то же время нам сказали, что, несмотря на то что теперь у нас должны быть газеты и телевизор, лучше их не трогать.

Разумеется, я читала газеты, причем у всех на виду, и когда кто-нибудь проходил мимо, я чувствовала их молчаливое неодобрение. Эту реакцию я осознавала сильнее, чем напечатанное в газете, и, когда, наконец, до меня доходил смысл слов, я притворялась, что не слишком шокирована тем, что происходит с людьми по всему миру.

Телевизор я тоже смотрела. Поначалу я выбирала довольно безобидные программы, например религиозные воскресные службы других конфессий. Они казались довольно безобидными. Несмотря на хвастливый постватиканский экуменизм (объединение христиан разных конфессий), я слышала, как монахини называют такую программу губительной для католической веры. На следующей неделе благодаря влиянию одной из пожилых монахинь, сказавшей, что неплохо бы попытаться понять наших протестантских братьев и сестер, узнав, что между нами общего, – и предотвратить полную изоляцию их авантюрной сестры, – воскресную программу начали смотреть еще несколько человек и продолжали делать это в течение нескольких недель. До некоторой степени я почувствовала себя реабилитированной.

ЮБКИ наших одеяний были очень широкими, и материал постоянно собирался вокруг ног, затянутых в чулки, так что ходьба превращалась в настоящее искусство, дававшееся одним сестрам лучше, чем другим. Я научилась так передвигаться, что казалось, будто под юбкой у меня не ноги, а колеса.

Однажды утром после молитв я проходила по вестибюлю, где наша настоятельница прощалась со священником, только что проводившим службу. Я не смотрела ни налево, ни направо, но заметила, что при виде меня разговоры мгновенно стихли. Потом в вестибюле раздалось замечание восторженного священника: «Это человек?»

Ужасные слова. Я не могла принять их только в качестве одного лишь восхищения моим искусством скольжения.

Новые правила утверждали, что если хотя бы две монахини придут к соглашению относительно покроя облачения, то изобретатели могут носить такое платье. Мы с Анной решили сшить новые облачения. Она шила лучше меня и знала, как правильно все подогнать. Поэтому я следовала ее инструкциям и была очень благодарна за сотрудничество, поскольку она рисковала получить замечание от некоторых сестер, видевших, что мы что– то замышляем и утаиваем от них.

Анна считала, что следует сделать эскиз нашей новой одежды и узнать мнение других монахинь. Она нарисовала более узкую юбку с менее длинной, но и не слишком короткой подкладкой, оканчивающейся у колен, и относительно свободный жакет, длиной чуть ниже талии. Вместо чепца мы решили выбрать платок поверх жесткого белого обруча. Такая одежда считалась вполне официальной, но никто ее до сих пор не носил.

Никто не проявил интереса к нашему начинанию и не дал никаких советов по улучшению покроя монашеского одеяния, а потому мы продолжили работу и сшили облачение для самих себя из светлого летнего материала.

Мы с Анной надели свое новое облачение в церковь на похоронную службу. Там были несколько иезуитских священников, демонстрирующих своим присутствием солидарность с ВСИ, порожденную длительными дружескими связями. Ничего хорошего из попытки спрятать нас позади всех не вышло: именно там нас легко заметили сидящие на задней скамье и те, кто остался стоять.

«Откуда они взялись?» – неучтиво прошептал на ухо нашей настоятельнице один из иезуитов. Я украдкой взглянула на того, кто задал вопрос, и услышала ответ огорченной настоятельницы.

«Это новое облачение», – прошептала она, отворачиваясь от нас и демонстрируя свою беспомощность перед тем абсурдом, свидетельницей которого являлась и который была вынуждена принять в надежде, что священник с недовольным голосом поймет – это была не ее идея.

Новое облачение носила только я с Анной. Никто не пытался подражать нашей смелости, некоторыми сестрами названной наглостью. «Правильный» покрой нового облачения тщательно разработали две сестры из Дженаццано, в конечном итоге продемонстрировав модель, вошедшую в обиход; ее видоизменяли каждые два года по мере того, как росла смелость и стремление к изяществу. Я к тому времени давно уже ушла из монастыря.

ДИСКУССИИ, связанные с обновлением, были крайне оживленными. Мое воображение разыгралось, и я легко представляла, что мы способны идти в будущее без ненужных правил-кандалов. Однако я идеалистически рассматривала темы и идеи обновления монастырского бытия, не обращая внимания на чувства других, не понимая того, что остальные сестры от меня отличаются, что им нужно больше времени для принятия перемен.

Их сопротивление моему рвению было как открытым, так и тайным. Разговаривать стало легче, но проще стало и плести интриги – монахини начали объединяться в группы. В общине легко кого-либо игнорировать – достаточно перестать общаться с человеком, и он будет чувствовать себя белой вороной. Когда с вами захотят поговорить, всегда можно сослаться на то, что вам некогда. Вы можете строить планы, о которых жертва изоляции не узнает, сообщив о них, когда ее нет поблизости. Постепенно на меня начались гонения.