Книга Мария Федоровна - Юлия Кудрина

Об «отчаянности» Марии Федоровны ходили легенды. В молодости она любила делать «колесо». Занимаясь гимнастикой и отличаясь большой физической ловкостью, она, живя в Гатчине, любила проделывать такую штуку. Из своей комнаты в третьем этаже спускалась из окна по веревке — до второго этажа, где как раз под ее помещением было помещение императора. Спустившись на веревке до уровня окна второго этажа, она сильно отталкивалась от стены и с размаху влетала в окно кабинета своего мужа…

С годами юношескую непосредственность заменила светская сдержанность. Врожденное чувство такта помогало Марии Федоровне сглаживать острые углы в отношениях с членами императорской семьи.

В отличие от мужа Мария Федоровна очень любила балы. Она прекрасно танцевала и могла до полуночи без устали вальсировать и вести светские беседы. Александр Александрович, напротив, не любил светского общества, и поэтому императрица приняла на себя заботы о соблюдении старинных придворных традиций. В одном из писем матери от 23 января (4 февраля) 1883 года она подробно описывала бал, на котором «должна была принимать огромное количество дам в то время, когда другие танцевали».«…Я вернулась опять в танцевальный зал только к мазурке, которую танцевала с Рихтером. Потом мы ужинали с послами. На мне было розовое платье, украшенное спереди серебряными и темными цветами, сзади был шлейф, а талия была украшена розовыми перьями, на голове большая алмазная диадема с перьями, на шее большое алмазное ожерелье, которое надевали, когда выходили замуж, и которое принадлежит короне Империи…»

Из письма цесаревны Марии Федоровны матери от 27 января 1883 года: «Вчера вечером мы были на бале-маскараде у Владимира (великий князь Владимир Александрович. — Ю. К.). Это был самый красивый бал, который ты только можешь себе представить. Все были одеты в старинные русские костюмы, украшенные драгоценными камнями, богатство самых красивых материй, жемчуга и алмазы, так что было действительно удивительно. Саша не хотел надевать костюм и пришел в форме. На мне был очень красивый, но очень неудобный костюм. Он был очень тяжелый, такой, что я не могла танцевать в нем».

Царские сановники в своих дневниках отмечали большую разницу в отношении царственных супругов к балам и танцам и часто с осуждением писали об этом пристрастии императрицы. Так, у государственного секретаря А. А. Половцова можно встретить следующие записи: «4 февраля. 1883 г. Пятница… В 3 ½ час., когда, несмотря на настояние государя, императрица продолжает танцевать, то государь посылает одного из танцоров с приказанием музыкантам кончить; музыканты уходят один за другим так, что под конец играет лишь одна скрипка и барабан…»; «31 января. 1886 г. Пятница… Государь оставался на бале у графини Стенбок лишь несколько минут, императрица, напротив, танцевала до упаду и осталась ужинать…»

24 января 1888 года в Зимнем дворце был дан знаменитый «Зеленый» («Изумрудный») бал, на котором туалеты придворных дам украшали прекрасные изумруды. 26 января 1889 года в Аничковом дворце состоялся бал, получивший название «Черный» по причине неожиданной гибели австрийского кронпринца Рудольфа. Объявленный бал должен был быть отменен, но императрица Мария Федоровна распорядилась не отменять бала, но прибыть на него во всем черном. Один из современников отмечал, что «черные вырезанные платья, черные веера, черные по локоть перчатки, черные башмаки создавали волнующее шлейфное черное море. Ярко отсвечивающиеся черные бриллианты и жемчуг придворных дам на черном атласе, шелке и тюле были великолепны». Брат императрицы Александры Федоровны Эрнст Людвиг вспоминал: «В белом зале с красными гардинами и стульями пестрели только мундиры. Зрелище было странное, но совершенно захватывающее».

В одном из своих писем сыну Николаю Александр III не без юмора рассказывал о большом январском бале 1891 года: «Большой бал в Николаевской зале прошел благополучно, было более народу, чем когда-либо; приехало на бал более 2200 человек, и к ужину пришлось ставить запасные столы. Наш оркестр играл дивно в полном составе 106 человек и произвел эффект. Много молодежи из вновь произведенных офицеров и много дебютанток. Ира (И. И. Воронцова-Дашкова. — Ю. К.) и Ольга Долгорукова были в первый раз на большом балу. Падений, слава Богу, не было, но во время вальса вылетела на середину залы большая юбка!»

Начиная с Нового года и до Прощеного воскресенья балы устраивались регулярно. Были так называемые «Белые» балы — для молодых девушек, впервые выходивших в свет, и «Розовые» балы для молодоженов. Начиная же с Чистого понедельника и до самой Пасхи ни о каких балах речи уже не шло. Все балы и увеселения прекращались.

Царская семья

Супружеская жизнь Марии Федоровны и Александра III была в целом счастливой. Художник Александр Бенуа, неоднократно встречавшийся с августейшей парой, писал: «Отношения супругов между собой, их взаимное внимание также не содержало в себе ничего царственного. Для всех было очевидно, что оба все еще полны тех же нежных чувств, которыми они возгорелись четверть века назад».

Душевное благородство, скромность и простота — главные черты, которые отличали обоих супругов.

Граф С. Шереметев вспоминал: «Вошли дети, и Государь встал. Императрица все время молчала… Во время разговора Государь был до того прост, что казалось даже смешным, как это люди рассуждают так с Царем и он с ними. Так говорить можно, сидя в глухой деревне, о том, что делается в столице, скорбя о том, что делается».

Чарльз Осипович Хис — английский дворянин, выпускник Кембриджа, приехавший в Россию еще до Крымской войны и ставший вначале преподавателем Императорского Александровского лицея и Морской академии, а позже — учителем английского языка царских детей и наставником цесаревича Николая, по словам Александра Бенуа, «буквально обожал своих суверенов, видя именно в этой их простоте свидетельство их душевного благородства, их искренности и всего того, что ему было особенно по душе».

Придворная жизнь представлялась лицам, окружавшим царскую семью, теперь другой, вызывавшей удивление и глубокое уважение. «Через Альбера (Альбер Бенуа — брат Александра Бенуа. — Ю. К.) наша семья лучше знакомилась с жизнью при дворе, не столько с тамошними сплетнями и интригами, сколько и с настроениями, которые царили в непосредственном окружении Александра III. И нужно признать, что это придворная жизнь, имевшая столь мало общего с традиционными представлениями о всяком дворе, представлялась нам как нечто весьма привлекательное в своей простоте».

Все, кто был близок к царской семье, рассказывали об особой душевной близости царя к своим няням, а также воспитателям и преподавателям. Полковник В. Я. Олленгрэн, хорошо знавший царскую чету, вспоминал: «Большую радость и удовольствие доставлял нам приезд во дворец четырех нянек-кормилец, пестовавших и самого отца, и его детей… Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с простонародным налетом. Так говорил и Александр Третий. Если он не следил за собой, то в его интонациях, как я понял впоследствии, было что-то от варламовской раскатистости. И я сам не раз слышал его „чивой-то“. Выбирались мамки из истовых крестьянских семей и по окончании своей миссии отправлялись обратно в свои деревни: но имели право приезда во дворец, во-первых, в день Ангела своего питомца, а во-вторых, к празднику Пасхи и на елку, в день Рождества… Александр Третий твердо знал, что его мамка любит мамуровую пастилу, и специально заказывал ее на фабрике Блигкена и Робинсона. На Рождестве мамки обязаны были разыскивать свои подарки. И так как мамка Александра была старенькая и дряхленькая, то под дерево лез сам Александр с сигарой и раз чуть не устроил пожара. Эта нянька всегда старалась говорить на „вы“, но скоро съезжала на „ты“. У нее с ним были свои „секреты“. И для них они усаживались на красный диван, разговаривали шепотом и иногда явно переругивались… Всех этих нянек поставляла ко двору деревня, находившаяся около Ропши. Каждой кормилице полагалось: постройка избы в деревне, отличное жалованье и единовременное пособие по окончании службы».