Книга Верность Отчизне. Ищущий боя - Иван Кожедуб

На боевом дежурстве на земле в готовности к вылету стоят восемь самолетов. Посадочный знак не убран. Значит, ложная тревога. Вероятно, нас послали просто для тренировки. Да и все вокруг спокойно, и я решаю проверить, какую же скорость может дать мой самолет. Так увлекся, что отлетел на порядочное расстояние от аэродрома. Не отрывая взгляда от прибора скорости, забыв об осмотрительности, о возможности внезапной атаки врага. И вдруг вспомнил об ориентировке: не заблудиться бы — ведь район еще недостаточно изучен!

Разворачиваюсь на 180 градусов в сторону аэродрома. Все свое внимание сосредоточиваю на нем. Только бы не потерять его из виду. Вон он, впереди, километрах в пятнадцати. И тут мне пришли на ум слова, которые я сам не раз твердил курсантам: «Осмотрительность и еще раз осмотрительность — крути головой на 360 градусов». Я так и сделал и увидел шестерку двухкилевых самолетов. Они приближаются к аэродрому со стороны солнца на высоте около 1000 метров. Знаков не видно. Силуэты различить трудно. Пожалуй, это «Петляковы» — они тоже двухкилевые.

Вспоминаю правило: «Не опознав самолет, считай его за противника». Нет, это не противник: наши самолеты продолжают спокойно стоять на аэродроме, посадочное «Т» не убрано. Значит, свои. Приближаюсь к ним. Они начали снижаться. И я увидел взрыв на земле. Решил, что взорвался подбитый самолет. Нет, вся шестерка тут, продолжает снижаться. Да это «Мессершмитты-110» — многоцелевые самолеты! Освободившись от бомб, они могут драться как истребители. Как же я допустил их к аэродрому? Надо быстрее бить врага! Но их шесть, а я один! Все равно атаковать немедленно! Увеличиваю скорость. Начинаю сближаться — нас уже разделяет метров 500. Прямо над аэродромом — с «доставкой на дом» — собью.

Между тем противник, сбросив бомбы, разворачивается на 180 градусов — сейчас уйдет. Настигаю его, атакую заднее звено. План такой: сначала собью двух. Потом — переходом на противоположную сторону — атакую впереди идущее звено. А двоих добью после.

Снимаю пушки с предохранителей. Отчетливо вижу опознавательные знаки — черные фашистские кресты с белой окантовкой.

И вдруг вспоминаю правило, переписанное мною из альбома майора Гуриновича:

«Перед атакой посмотри назад, не атакует ли тебя противник».

Резко поворачиваю голову влево и вижу: ко мне приближается самолет. Нет, это не Габуния. Не «ЯК» ли? Нет, он с белым коком, а «Яковлевых» с белым коком у нас нет. Пока шли секунды в рассуждении — противник это или нет, — «белый кок» дал о себе знать: открыл по мне огонь.

В воздухе блеснула огненная трасса. Послышался треск за бронеспинкой. В кабине запахло гидросмесью. Значит, разбит бачок для выпуска шасси. Ясно — я уцелел случайно только потому, что немец угодил в мой самолет осколочно-фугасным, а не бронебойным. Спасла бронеспинка. Надо выходить из-под удара.

Мой самолет получил серьезное повреждение, и я уже не мог преследовать врага.

Медлить нельзя ни секунды. Грозит смертельная опасность. Резко бросаю машину в сторону. Посмотрел вправо: мимо меня пронесся истребитель «Мессершмитт-109» с крестами, за ним — второй, а сзади, выше, — еще два.

Сейчас меня добьют. Но тут я попадаю в разрывы зенитных снарядов. Зенитки по-свойски меня окрестили, зато я избежал повторной атаки «мессершмитта» — быть может, гибельной. Потом на аэродроме, где за «мессерами» наблюдали, я узнал, что они все время находились в стороне от аэродрома на высоте более 3000 метров, прикрывая действия «Мессершмиттов-110».

Меня качнуло влево. Потом вправо. Зенитный снаряд попал в левый бок машины, еще один — в хвост. Самолет клюнул носом. Я еле удержал его на высоте 500 метров.

Все вражеские самолеты ушли на запад. За ними погнались, взлетев с аэродрома, наши истребители. Но они опоздали. А я не мог к ним примкнуть. Куда там! Мой самолет совсем изранен, рулевое управление нарушено. И обиднее всего, что противник уходит, а мне даже не удалось открыть огонь. Я упустил время — где-то на маневре потерял драгоценные секунды. Не было у меня сноровки, не умел я еще быстро сближаться с врагом.

Самолет еле держался в воздухе. Не выпрыгнуть ли с парашютом? Но я сейчас же отогнал эту мысль. Твердо решил посадить израненную машину.

Иду на посадку. Самолет плохо слушается рулей. Скорость падает. Гидросистема вышла из строя — выпустить шасси не удается. На помощь приходит спокойствие, знание материальной части и правил. Решаю применить аварийный способ выпуска шасси. Проделав все, что надо, жду.

Мучительное ожидание! Если шасси выпустится, на щитке в кабине загорятся зеленые лампочки. Нет, где-то пробито. Выпуск опаздывает. И вдруг я почувствовал дополнительное сопротивление. Толчок, и скорость начала гаснуть еще больше. Ясно — шасси выпало из гондол. И тут же вспыхнула одна лампочка, за ней другая.

Но казалось, самолет, получивший дополнительное сопротивление, вот-вот упадет. Снова еле его удержал.

Приближался решающий миг — приземление. Смотрю на аэродром: там кое-где полыхает огонь. На посадочной площадке виднеются воронки от бомб.

Внушаю себе: спокойно, спокойно, не торопись. И это мне помогает. Мысль работает четко, действую уверенно, хладнокровно, как никогда. С тех пор спокойствие всегда появлялось у меня в трудную минуту. Все силы, все умение направлены на одно — на спасение самолета.

И вот я иду на посадку. Самолет коснулся земли. На душе стало легче. Но впереди воронки — как бы не угодить в яму.

Машина накренилась вправо, чуть не опрокинулась. Левое колесо побежало по куче земли, выброшенной при взрыве бомбы. Самолет бросило влево, но воронки удалось избежать. Я удержал его. Казалось, он вот-вот развалится. Пробег закончен. Заруливаю на стоянку. Не верится, что самолет не рассыпался на части. Ну и вынослив же мой «Лавочкин»!

Выскакиваю из кабины. Где же Габуния? Его самолета не видно. А мой весь изрешечен. Вот тебе и сбитые вражеские самолеты! Вероятно, командир встретит холодно, с презрением и строго накажет.

Да вот и он бежит ко мне в валенках прямо по лужам. Стою сам не свой. Командир, посмотрев мне в лицо, спрашивает тревожно, по-отечески, как тогда, на аэродроме запасного полка:

— Ну как, не ранен? Ничего не болит?

Ощупываю себя, повожу плечами. Нет, ничего не болит. Стараюсь ответить поспокойнее:

— Я-то цел, товарищ командир, а вот что с Габунией?.. И мой самолет…

Голос у меня сорвался.

Сбежались товарищи, окружили мой самолет. Слышу участливые, дружеские слова. Механик Иванов говорит:

— Удивительно, как самолет не развалился в воздухе? На честном слове держался. Вот живучий! На славу сделан!

Солдатенко положил руку мне на плечо:

— Я и сам о Габунии беспокоюсь: смельчак он, каких мало, горяч и неосторожен. Да ты не отчаивайся, может, еще и прилетит твой ведущий. А самолет починят.

Тут я заметил, что у командира перевязана рука.