Книга На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов

Задача нашей четверке была вполне по силам, но для потехи мы решили еще привлечь и «солдатскую палату», с которой дружили. Там тоже хватало мастеров отколоть какой-нибудь номер. Переговоры с соседями завершились вполне успешно. Обиду, что чужаки безобразничают в наших владениях, восприняли как свою кровную. Тем более что эту миссию может выполнить одной левой артиллерист Ваня.

Мы давно заметили, что среди солдат соседней палаты находится здоровенный, под два метра ростом парень, но тихий и скромный. Для него, наверно, не составляет большого труда взять за станину пушку и развернуть ее на сто восемьдесят градусов. Когда Ване объяснили, что от него требуется, он согласился, заметив при этом:

— Ну, раз коллектив просит, его надо уважить. Вечером, когда нашей четверке разрешили немного прогуляться по парку, мы двинулись к пруду. Там нас уже ждала «солдатская палата». К Мише подвели «нарушителя конвенции», того самого офицера, который приударял за нашей врачихой. Он стал объяснять нахалу, что нехорошо покушаться на «чужую собственность» и вообще своего врача мы не намерены давать в обиду. Парень, ничего не понимая, замешкался. Тогда Ваня-артиллерист взял донжуана под мышки, поднял над головой и, как котенка, бросил в воду. Произошла легкая заминка. Торжествующий Костя сказал: «Поплавай, дружок, тебе это полезно!» Публика, стоявшая на берегу пруда, при виде такого зрелища хохотала до упаду. Наш сердцеед, мокрый как курица, вышел из воды и потихоньку исчез. Танцы продолжались.

На другой день замполит госпиталя, до которого дошли слухи о происшествии у пруда, пытался выяснить, кто искупал офицера. В нашем отделении все делали вид, как будто ничего не случилось. К тому же, фронтовики разве проговорятся? И все улеглось само собой.

Незаметно пролетел месяц моего пребывания в госпитале. Рана моя почти зажила, и я затосковал по своему дивизиону.

Спустя много лет я обнаружил в архиве любопытную запись, которая проливала свет на события июля 1943 года, в самый разгар битвы под Курском:

«В течение часа немцы пробивали брешь на двадцатикилометровом рубеже от Луханино до Яковлево.

40 танков противника ударили в районе поселка Сырцов по 3-й мехбригаде. Тут заговорила артиллерия левого фланга подполковника Липатенкова, выбивавшая немецкие машины.

С высоты вел губительный огонь 461-й артдивизион (1-я мбр) капитана Мироненко. Около 30 танков пошли на расположение дивизиона. 8 машин подбили батарейцы, но и орудия дивизиона были подбиты. Когда выведены были расчеты из строя, капитан сам стал стрелять. Его тело потом нашли у разбитого орудия…»[24]

Этот документ — единственная память о командире артдивизиона капитане Викторе Арсентьевиче Мироненко, с которым меня свела судьба, еще когда в Москве формировалась бригада.

А тогда, в госпитале, я все время думал, жив ли наш особый 461-й артиллерийский дивизион, а если жив, то кто им теперь командует?

Я стал уговаривать главврача, чтобы меня поскорее отпустили на фронт. Тот был несговорчив: только после полного выздоровления! Потом я еще несколько раз напоминал о себе. Наконец комиссия вынесла приговор: «Здоров!».

Прощание с «мушкетерами» было трогательным. Медсестры, врачи, повара пожелали мне здоровья, успехов в «боевой и политической подготовке», счастливого окончания войны и благополучного возвращения домой. В кармане у меня было предписание — «в резерв фронта». Этот резерв размещался в Курске.

Покидая госпиталь, зашел проститься и со старым железнодорожником, который, зная, что я направляюсь на фронт, приготовил письмо своей сестре, проживающей в Харькове. После захвата города немцами он не имел от нее никаких известий. Теперь Харьков освобожден, есть надежда ее разыскать. Я обещал, что письмо доставлю по адресу.

Информационные сводки сообщали, что армия Катукова сражается где-то в районе Харькова — Белгорода, поэтому задерживаться в Курске — ни в военкомате, ни в резерве — я не собирался. Только на фронт, только в свою армию!

Из Воронежа поездом добрался до Курска. Сразу же стал наводить справки о танковой армии. Толком никто ничего не знал. Побродив по городу, основательно разрушенному бомбардировками, я вышел на шоссе Белгород — Харьков в надежде перехватить попутную машину, идущую в сторону Харькова. Мне повезло, остановился «студебеккер», нагруженный бочками с горючим, на кабине которого был нарисован знак нашей армии — белый ромб. У водителя я узнал, что машина принадлежит армейскому автобатальону, а он возит бензин и солярку с фронтовых складов на армейские, расположенные в районе Харькова. Узнал и о том, что армия ведет бои в районе Богодухова.

По дороге я рассказал шоферу, что воевал на Курской дуге, был ранен, теперь после госпиталя добираюсь в свой артдивизион. Так мы незаметно отмахали почти полсотни километров. Тут меня осенила мысль — заехать в Вознесеновку, навестить людей, которые принимали нас, как родных, встретить учительницу Марию.

— Слышь, браток, есть тут небольшое село, от шоссе будет километров пять-шесть, не больше. Вознесеновкой называется, — поделился я своей задумкой с шофером. — Был бы обязан тебе по гроб жизни, если бы забросил туда. Понимаешь, когда уходили в бой, нас провожало все село. Очень хочу повидать людей, которые делились с нами последним куском хлеба и предоставляли свое жилье. Такое ведь не забывается!

— О чем речь, капитан, — только и сказал солдат и нажал на газ.

Он высадил меня на краю села, развернувшись, помахал рукой и крикнул: «Может, еще где-нибудь свидимся!» «Студебеккер» рванул всей своей мощью, только пыль завихрилась на проселочной дороге.

Закинув за плечи вещмешок, я зашагал к центру села. Здесь почти ничего не изменилось. Во время боев Вознесеновка, как видно, не очень пострадала, но была непривычно тиха. Зашел в дом, где квартировал, хозяйка сразу узнала меня, обрадовалась. По русскому обычаю быстро собрала на стол. Мы сидели с ней и вспоминали солдат и офицеров, которые были здесь на постое. Вечером на огонек зашла соседка. Без церемоний она присоединилась к нашей компании и все время расспрашивала меня о своем постояльце фельдшере Выдыборце. Называла его только по имени и отчеству — Кирилл Остапович. Иногда употребляла слово «доктор». Пришлось объясняться, что после ранения мне ничего неизвестно о моих боевых товарищах. Но главное понял, что доктор Выдыборц запал в душу сельской молодайке.

В свою очередь я спросил об учительнице Марии. Где она, что с ней? Приятельницы, увидев мой неподдельный интерес к сельской учительнице, поспешили успокоить: с ней все в порядке, жива и здорова. Дня два тому назад уехала к отцу в Курск. Его, кажется, призывают в армию, сейчас проходит обучение. Волноваться не стоит. Мария не сегодня-завтра будет дома.

После рюмочки водки женщины стали еще более разговорчивы, выложили все сельские новости. Я поблагодарил милую компанию за гостеприимство и объявил, что, если завтра Мария не возвратится домой, вынужден буду уехать в Харьков: надо искать свою бригаду, одним словом, свое начальство.