Книга Главный противник. Тайная война за СССР - Николай Долгополов

— Да, были.

— Спасибо за беседу. Может, новые пять — десять лет, и гриф секретности снимут еще с каких-нибудь эпизодов. Тогда, верю, расскажете нам еще много неизвестного.

Мы вас заждались, полковник Абель

Переполненный пригодный поезд тащился от его родной Челюскинской до Москвы. Вильям Генрихович Фишер всегда выезжал на работу на свой радиозавод пораньше. Уволенный 31 декабря 1938-го из органов бывший разведчик-нелегал вообще отличался необычайной педантичностью. А уж в начале сентября 1941-го, когда немцы совсем подобрались к Москве, и каждое опоздание могло караться чем угодно — от лишения премии до ГУЛАГА, и вовсе штурмовал электричку пораньше. Где-то поблизости от столицы, страстный курильщик вышел в тамбур и глубоко затянулся, корежа уже тогда нездоровые легкие дешевой папиросиной. И привычно, что тут сделаешь, так уж сложилась судьба, прислушался к разговору дымящих рядом. Двое русопятых пареньков, опрятно одетых, неприметных, потягивая «Беломор», негромко переговаривались. Общий смысл пустяшного разговора сводился к тому, что надо, мол, выйти б за станцию — другую до города, а то поезд возьмет и проскочит Москву, придется пересаживаться, возвращаться.

Зевнув, инженер Фишер бросил, тем не менее, внимательный взгляд на парнишек и неспешно покинул тамбур. На счастье разыскиваемый им военный патруль оказался в соседнем вагоне и двух немецких диверсантов сразу же арестовали. Почему взяли тех двоих? Как распознал в них Вильям Генрихович чужих и опасных, быстренько на Лубянке признавшихся, что перешли недалекую линию фронта с заданием взорвать в Москве несколько важных объектов? Так и не удалось мне твердо вычислить, бывал ли наш нелегал в Германии — не бывал, но откуда-то знал, что именно в Берлине электрички проезжают через город, продолжая путь в других направлениях. Но ведь говорили парни на чистом русском, никакого акцента. А как еще могли общаться между собой дети русских эмигрантов — и притом с отличием закончивших разведшколу Абвера под Берлином? Не повезло им в тот раз, так и не поняли, почему их взяли и где прокололись. Но и адрес конспиративной квартиры в Подмосковье, где хранилась взрывчатка, и имена — приметы других курсантов, вместе с ними заброшенных, тут же выдали не церемонившимся с ними суровым следователям. Откуда им было уразуметь, что натолкнулись они в тамбуре на человека, которому суждено было стать легендой советской, да и не только советской, разведки.

А легенда уже после обмена в 1962-м году на американского летчика — шпиона Пауэрса щеголяла в Москве в единственном, хоть всегда отглаженном костюме, а когда товарищи по Службе внешней разведки предложили купить новый, Вилли, как его звали, удивился: «А зачем? У меня уже один есть». И, быть может, в этой неприметной скромности и не покидавшего его ни на минуту въедливого интереса ко всему окружающему и кроется главный секрет полковника Фишера Вильяма Генриховича, взявшего в 1957 году при аресте в Нью-Йорке имя старинного друга и тоже нелегала Рудольфа Ивановича Абеля. Это он подал знак своим: я — арестован, и я — молчу. И в Центре его поняли.

Или вот еще один совсем «не оперативный эпизод», как говорят в Службе, в которой Фишер протрудился с 1927-го и до самой своей смерти от рака в 1971-м. В конце 1960-х заболел и попал в реанимацию Склифосовского режиссер Владимир Вайншток, написавший в 1968-м сценарий культового фильма «Мертвый сезон», в коротеньком прологе которого полковнику Абелю — Фишеру разрешили, или предложили, сняться. Кстати, там его здорово загримировали. Наученные бдительности советские граждане все поняли: чтобы не узнали враги. Сценарист Вайншток только посмеивался: в ту пору лысины в кино демонстрировать запрещалось, вот и наклеили полковнику здоровенную нашлепку. Так вот о визите в больницу. В Москве грипп, в Склифе — карантин, да и кого пустят в реанимацию. Лысоватый же человек, роста выше среднего, одетый в демисезонное пальто советского покроя, прошел. В авоське он принес больному в двух бутылках из-под плодоовощного вина самолично изготовленный смородиновый сок и какие-то фрукты. Посидел, поговорил, утешил, распрощался. А потом началось расследование: кто пустил? Старшая сестра реанимации уверяла, что к их больному приходил профессор — консультант из другого отделения. Сиделки утверждали: да нет, это как раз тот самый врач, который и делал операцию. Доктора уверяли, будто визитер как две капли воды похож на кардиолога с нижнего этажа, который осматривал больного по долгу службы, и причем тут они. А Вайншток, между прочим, попил-попил принесенного сочку, да и выздоровел.

Или картиночка прямо идиллическая. Такую не сыграешь — не поставишь, потому что птички и животные — это вам не мы, люди, которых можно взять и обмануть всякими кэгэбэшными фокусами. Режиссер, недавно снимавший фильма об Абеле, выкинул эту аккуратно мною выписанную и вполне реальную сцену из сценария: чересчур неправдоподобно. Но ведь было, ибо в семье Фишера всегда любили животных. Даже в первые две нелегальные командировки Вильям Генрихович отправлялся не только с женой Еленой, которую никто кроме как Элей не называл, дочкой Эвелиной и обязательно с собакой с кошкой. Любил животных, всегда писал в своих письмах «передайте привет животам», заводил заграницей ежиков и кошек. Только в США, куда отправился один добывать атомные секреты никого из «животов» не прихватил: нечего было рисковать любимой прирученной живностью. И уже после возвращения из американской тюрьмы семейству Фишеров соседи по даче подкинули вороненка со сломанным крылом. Хозяин окрестил его Карлушей, долго лечил крылышко, терпеливо привязывал его тоненькой ниточкой к аккуратно обструганной палочке. И Карлуша снова замахал крыльями. Когда полковник возвращался протоптанными тропинками со станции на дачу со своей Лубянки, ворон начинал проявлять признаки волнения, подлетать к окну, стучать клювом по стеклу. Его выпускали, и в доме Карлуша появлялся, уже сидя на плече хозяина.

Вот таким он и был, этот полковник Абель — скромным, незаметным человеком, проходившим сквозь стены, приручавшим людей и животных.

Замес из кровей и языков прямо по рецепту из ЧК

В последние годы почему-то разгорелись споры по поводу национальности разведчика, известного под именем Абель: то ли англичанин, то ли немец, а в недавно разгулялась и новая версия — да он же еврей: потому что похож, ой как похож, особенно на свадебной фотографии. Я позволю себе разочаровать или, не знаю уж, наоборот обрадовать спорщиков. Вильям Генрихович Фишер — из обрусевших немцев. Дедушка Генрих Август Фишер перебрался в поместье князей Волконских в Ярославской губернии из Тюрингии в середине XIX века, девичья фамилия родившейся в Берлине бабушки — Эмилия Винклер. А отец, будущий пламенный революционер-большевик, один из основателей Союза за освобождение рабочего класса, родился в 1871-м и имел сразу три имени — Генрих, Маттеус и Матвей, но с удовольствием откликался на простое русское Андрей, ибо первые два местные крестьяне никак не могли произнести. Мать Фишера — русская, Любовь Васильевна Корнеева из города Хвалынска. Любопытно, что при аресте в Штатах Фишер почему-то не соврал, и назвал в ЦРУ лишь одну подлинную фамилию — материнскую. Он любил смешивать фамилии, сваливать в кучу временные отрезки и менять в рассказах порядок событий, сам и давая тому объяснение: это не вранье, это — чисто профессиональное.