Книга Совершенная строгость. Григорий Перельман. Гений и задача тысячелетия - Маша Гессен

В отличие от этих людей, объяснил мне Громов, Перельман сделал нечто стоящее. После этого интервью я отправилась на прогулку по Парижу вместе с французским математиком Жаном-Мишелем Кантором, который переквалифицировался в историки науки. Я встретила его на конференции по математике и философии. Он являл собой типичного французского интеллектуала: невысокий человек с всклокоченными волосами, который после нашей прогулки мчался на заседание редколлегии высоколобого книжного обозрения. Большую часть нашей беседы он ругал Громова, который, по его словам, безучастно наблюдает за тем, как французская математика катится в пропасть: математические институты в погоне за грантами публикуют пустейшие брошюры, нагло требуя деньги, — это не имеет ничего общего с математическим дискурсом. Приглашенные профессора не стесняются спорить из-за жалованья и даже иногда строят планы исходя из предложенной им суммы. Где любовь к науке? Где готовность пожертвовать материальным благополучием ради математики?

В рассказе Кантора об "американизации" французской математики мне показалось очень важным то, что он по- прежнему находит идею ориентации науки на рынок, стремление к наживе, культивируемые в математическом истеблишменте, не очевидными и ожидаемыми, как в США, а возмутительными. В глазах такого человека — как и Громова, который остро реагирует на обвинения в том, что он превращается в комформиста-буржуа, — Перельман с его неуважением к деньгам и неприятием институтов кажется очень похожим на идеального математика в платоновском смысле.

Международный конгресс математиков прошел без Григория Перельмана. Джон Лотт представил презентацию (она прозвучала почти как панегирик), посвященную его карьере и судьбе доказательства.

Два часа спустя Ричард Гамильтон провел семинар по гипотезе Пуанкаре. Анонс этой дискуссии, вероятно, сочинил сам Гамильтон: текст представлял собой виртуозную попытку поделить вклад в доказательство гипотезы. Там говорилось, например, что программа была сформулирована Гамильтоном и Яу, в важной части осуществлена Перельманом, который "объявил о выполнении программы". Венцом же стала статья Цао и Чжу, которую Гамильтон назвал "полным объяснением" доказательства. Таким образом, подразумевалось, что Цао и Чжу на приоритет не претендуют, но на него не может претендовать и Перельман.

Тем не менее в дискуссиях на конгрессе Гамильтон, упоминая Перельмана и его работу, был неизменно любезен. Один из делегатов вспоминал, как Гамильтон заявил: сначала он не поверил Перельману, утверждавшему, что он решил проблемы, связанные с потоками Риччи, и завершил программу Гамильтона. Однако после внимательного изучения доказательства ему пришлось признать, что Перельман оказался прав. "Это было искреннее восхищение, — рассказывал Джефф Чигер. — Тем более что первой его реакцией было: "Этот человек, наверное, спятил".

К концу конгресса математическое сообщество согласилось с позицией большинства топологов: Григорию Перельману удалось полностью доказать гипотезу Пуанкаре. Теперь Институт Клэя мог начать отсчет времени до вручения "Премии тысячелетия". Идея о том, что доказательство гипотезы завершили Цао и Цжу, а не кто-либо другой, тихо сошла на нет следующей осенью, когда в математической среде начал циркулировать некий файл .pdf. Текст этого документа был разделен на две колонки. В левой приводились извлечения из заметок Кляйнера и Лотта, сделанных во время проверки первого препринта Перельмана и опубликованных в Сети в 2003 году. В правой колонке были даны выдержки из статьи Цао и Чжу. Во многих случаях совпадения оказались почти дословными. В перечне исправлений, опубликованном в "Азиатском математическом журнале", Цао и Чжу заявили, что забыли упомянуть о заимствованиях, сделанных ими тремя годами ранее.

В начале декабря Цао и Чжу опубликовали на сайте arXiv исправленную версию статьи. Теперь она называлась "Доказательство Гамильтоном и Перельманом гипотезы геометризации и гипотезы Пуанкаре" и в аннотации к статье больше не говорилось, что именно она представляет собой полное доказательство или "главное достижение". Напротив, авторы почти сокрушенно констатировали: "В данной статье дано полное и подробное изложение фундаментальных работ Гамильтона и недавнего прорыва Перельмана в исследованиях потоков Риччи и их применения к геометризации трехмерных многообразий. В частности, мы даем детальное описание полного доказательства гипотезы Пуанкаре, полученного в результате усилий Гамильтона и Перельмана".

После Международного конгресса математиков и статьи в "Нью-йоркере" в российских СМИ поднялась шумиха, которая задела Перельмана больнее всего.

Газетчики, в том числе репортеры таблоидов с миллионным тиражом, начали беспрестанно звонить ему. Школа № 239 в те дни напоминала пресс-центр. Старые учителя Перельмана начали спорить о том, не сумасшедший ли он, и об его отношениях с математическим сообществом. Первый канал, который смотрят 98 процентов российских семей, сообщил, что Перельман отказался от миллиона. Директор школы № 239 Тамара Ефимова сообщила журналистам, что Перельман не поехал на конгресс в Испанию, потому что у него не было денег на билет. Александр Абрамов, его старый учитель, со страниц высоколобого московского еженедельника сообщил читателям, что "загадки Перельмана нет" — просто российские академические учреждения не признают его достижения.

С Первого канала позвонили Перельману домой и передали разговор в эфир. Он заявил, что математикой не занимается около года, то есть с тех пор, как уволился из Института им. Стеклова: "Можно сказать, что я занимаюсь самообразованием, но никакой конкретной профессией я еще не овладел... Я не могу сейчас предсказать, чем я буду заниматься, скажем, через пять лет". Съемочная группа того же канала ворвалась в квартиру, оттолкнув его мать. Добычей оператора стали кадры незастеленной кровати. Люди стали узнавать Перельмана на улице и в опере. Он начал говорить, что они ошибаются и что он — не Григорий Перельман. Незнакомцы фотографировали его камерами сотовых телефонов и размещали фото в интернете.

Ко всеобщему безумию присоединились политики. Городские власти Санкт-Петербурга всерьез обсуждали необходимость выставить охрану у дверей квартиры матери Григория Перельмана. Член кабинета министров искал с ним встречи. Кажется, все хотели дать Перельману денег. Он ничего этого не захотел. Его пожилые учителя, пойдя на поводу могущественных, солидных людей, согласились выступить посредниками и начали ему звонить. Он ругался. Они передавали эти ругательства дальше. Он был груб, очень груб с ними — так, во всяком случае, они рассказывали мне. Руководители одного из частных московских фондов при участии Рукшина придумали план: вручить Любови Перельман премию — своего рода вознаграждение за воспитание гениального сына. Перельман подслушал эти переговоры и с криком вырвал трубку из рук матери. Кроткий, хорошо воспитанный мальчик из еврейской семьи оказался загнанным в угол и превратился в домашнего тирана. Если мир не собирается уважать его уединение, он будет считать мир — весь, целиком — враждебным.

Год спустя, когда я попросила Рукшина передать Перельману новую книгу Моргана и Тяня, он отказался. В последний раз, когда Рукшин попытался вручить Перельману подарок от зарубежного почитателя — компакт-диск с классической музыкой, тот швырнул его в голову бывшего учителя.