Книга Лермонтов. Мистический гений - Владимир Бондаренко

«Перед Лермонтовым открылось будущее, как только Пушкин стал прошлым. От „Паруса“ до „Смерти Поэта“ проходят четыре с половиной года практически творческого бездействия. Положим, Лермонтов в это время учился на офицера, был увлечен светскими похождениями, пробовал свои силы в жанрах драмы и прозы, но только одно произведение довел до конца, а именно драму „Маскарад“ (1835–1836), — видимо, соблазненный громким успехом „Пиковой дамы“ Пушкина… Так что не „Пушкин и Лермонтов“, а Лермонтов, который начинается со стихотворения на смерть Пушкина — „Смерть Поэта“… Сохранились свидетельства, что лермонтовский текст в его первоначальном виде был прочитан кем-то Николаю I и что император будто бы заметил: „Этот, чего доброго, заменит России Пушкина“… Лермонтов стремительно входил в эту „ипостась“ — наследника, не ученика. И общественное мнение разносит: вот он, преемник, продолжатель, наследник!»…

Впрочем, на эту тему пушкинского наследника писали все, начиная от первого биографа Лермонтова и кончая великими мыслителями Серебряного века — Розановым, Соловьевым, Мережковским. Какое-то мистическое совпадение, предзнаменование. Смерть одного гения послужила поводом к рождению другого гения. Может быть, живи Пушкин до глубокой старости, Лермонтов и развивался бы совсем иначе, может быть, гений так и дремал бы в нем до конца. Хотя сомневаюсь, война, любовь, дуэли, что-нибудь иное точно так же послужило бы раскрытию лермонтовского дара. Сегодня все наши любители постмодернистской зауми относятся к этому стихотворению «Смерть Поэта» с некоторой прохладцей, чуть ли не как памятнику социалистического реализма. Может быть, поэтому в начале антисоветской перестройки так радостно переименовали станцию метро «Лермонтовская» в «Красные Ворота», нашим прорабам перестройки Михаил Лермонтов казался большевиком начала XIX века. Патриотом и державником. И одновременно бунтарем. Так оно и было.

Конечно же Михаил Лермонтов прекрасно понимал, что его стихотворение вряд ли вызовет удовольствие в высшем свете. Тем более все благоволили к Дантесу, все светские дамы жалели не Пушкина, а «несчастного» убийцу. Впрочем, также было и после гибели самого Лермонтова. Высший свет сочувствовал Мартынову. Ох уж этот наш традиционно благоволивший перед западным миром высший свет российского общества! Что во времена Пушкина и Лермонтова, что в нынешние времена.

Ничего не меняется. Даже бабушка Лермонтова говорила внуку о том, что, мол, Пушкин сел не в свои сани и сам виноват. Характерно мнение одного камергера о Пушкине, высказанное уже в 60-х годах XIX века: «Чем он велик?!..Препустой и заносчивый человек; мы его при дворе не любили» [38].

Совсем по-другому отнеслась к гибели Пушкина студенческая молодежь. Критик Владимир Стасов, тогда еще начинающий студент, позже вспоминал: «Спустя несколько месяцев после моего поступления в училище правоведения Пушкин убит был на дуэли… Проникшее к нам тотчас же, как и всюду, тайком, в рукописи, стихотворение Лермонтова „На смерть Пушкина“ глубоко взволновало нас… Хотя мы хорошенько и не знали, да и узнать-то не от кого было, про кого это речь шла в строфе „А вы, толпою жадною стоящие у трона“ и т. д., но все-таки мы волновались. Приходили на кого-то в глубокое негодование, пылали от всей души, наполненной геройским воодушевлением, готовые, пожалуй, на что угодно, — так нас подымала сила лермонтовских стихов, так заразителен был жар, пламенеющий в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь еще в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление…»

Нынешним «эстетам», пренебрежительно относящимся к этому стихотворению, я скажу, что на смерть Пушкина были написаны десятки других стихотворений самыми известными стихотворцами того времени (П. А. Вяземский, А. В. Кольцов, Е. А. Баратынский, Ф. Н. Глинка, М. Ф. Ахундов, В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев, А. И. Полежаев, Η. П. Огарев), и всё же на всю Россию прозвучал именно стих молодого, никому доселе неизвестного гусара. Тексту стихотворения предшествовал эпиграф, взятый из трагедии Ж. Ротру «Венцеслав» (1648), переделанный для русской сцены А. Жандром (опубликован в «Русской Талии» за 1824 год) и содержащий обращение к государю с требованием отмщения убийце («Отмщенья, государь, отмщенья!»). Может быть, Лермонтов хотел этим обращением к государю обезопасить стих. Поначалу так и случилось. Стихотворение было написано на другой день после дуэли, еще при жизни Пушкина, без последних шестнадцати заключительных строк. Его успели прочитать и сам государь, и великий князь Михаил Павлович. Отозвались одобрительно. Великий князь даже молвил: «Этот, чего доброго, заменит России Пушкина». Высоко оценил стихотворение поэт Жуковский.

Смерть поэта

Отмщенья, государь, отмщенья!

Паду к ногам твоим:

Будь справедлив и накажи убийцу,

Чтоб казнь его в позднейшие века

Твой правый суд потомству возвестила,

Чтоб видели злодеи в ней пример.

Погиб Поэт! — невольник чести — Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!.. Не вынесла душа Поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света Один, как прежде… и убит! Убит!.. к чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор И жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор! Не вы ль сперва так злобно гнали Его свободный, смелый дар И для потехи раздували Чуть затаившийся пожар? Что ж? веселитесь… он мучений Последних вынести не мог: Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок. Его убийца хладнокровно Навел удар… спасенья нет: Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет. И что за диво?… издалека, Подобный сотням беглецов, На ловлю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока; Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы; Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!.. И он убит — и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой, Сраженный, как и он, безжалостной рукой. Зачем от мирных нег и дружбы простодушной Вступил он в этот свет завистливый и душный Для сердца вольного и пламенных страстей? Зачем он руку дал клеветникам ничтожным, Зачем поверил он словам и ласкам ложным, Он, с юных лет постигнувший людей?… И прежний сняв венок — они венец терновый, Увитый лаврами, надели на него; Но иглы тайные сурово Язвили славное чело; Отравлены его последние мгновенья Коварным шепотом насмешливых невежд, И умер он — с напрасной жаждой мщенья, С досадой тайною обманутых надежд. Замолкли звуки чудных песен, Не раздаваться им опять: Приют певца угрюм и тесен, И на устах его печать. ____________________ А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов! Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда — всё молчи!.. Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли и дела он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!

Высочайшее одобрение заставило приумолкнуть злые языки, но ненадолго. В придворных кругах были недовольны и высылкой «благородного» Дантеса, и излишней похвалой Пушкина. По сути, эти враждебные круги сами и накликали на себя радикальное для того времени завершение стихотворения.