Книга Любить, чтобы ненавидеть - Нелли Осипова

Начались поиски сценариста. Елена Андреевна предложила одного из своих студентов, который параллельно учился на заочном отделении Литературного института и уже успел написать несколько одноактных пьес. Она была знакома с его первыми литературными опытами и считала его безусловно талантливым и перспективным, а главное, драматургически мыслящим молодым писателем.

После нескольких встреч, внимательного прочтения его произведений Яков Петрович одобрил кандидатуру, и работа закипела.

Гоше пришлось постигать новую для себя область — художника-постановщика фильма, что потребовало колоссального напряжения и большой, непривычной работы. Он с таким энтузиазмом взялся за дело, что и Даша, и Клава просто диву давались — словно подменили человека!

Все, казалось, встало на твердые рельсы: и работа, и мир в семье, и весьма ощутимые заработки Гоши. О прошлом никто не вспоминал, оно отступило, ушло, ничем не напоминая о себе. Даша была счастлива и думала порой, что если есть у человека вторая молодость, то и у их любви с Гошей она тоже есть — вторая молодость любви! Не по обязанности, не в результате Катиных уговоров и упреков она теперь стала все чаще и чаще откликаться на желания Гоши, сама испытывая при этом настоящий взрыв чувственности. Казалось, вернулись времена, когда в той, старой Гошиной мастерской, на старом матрасе, они оба были неистощимы и неутомимы.

Как часто люди в неукротимом рвении к активной жизни стремятся подальше уйти от своего прошлого, оставить о нем лишь приятные воспоминания, а все тяжелое, мрачное: ошибки, просчеты, собственные неблаговидные поступки — найдется ли на свете человек, который с полной уверенностью может утверждать, что никогда не поступал не по совести? — забыть, вычеркнуть, изъять из памяти и из сердца полностью, до чистого листа. Но прошлое никуда не уходит, не исчезает, оно лишь, притаившись, ждет, когда о нем забудут или, что еще хуже, пренебрегут им, и тогда напомнит о себе, выскочит из уголка памяти и закрасит черной краской все цвета радуги, только что светившие и игравшие так весело, так ярко…

Когда Даша решила, что все окончательно наладилось в их доме, утром позвонила незнакомая женщина. К счастью, трубку сняла Клава. Что-то показалось ей подозрительным: женщина, если судить по голосу, уже пожилая, назвала ее Дашей, но попросила к телефону Гошу. Сама не представилась, говорила путано и настаивала на встрече. Даша была в ванной — последнее время она особенно тщательно следила за собой, делала питательные маски, купила весы, контролировала вес и даже подсвечивала волосы, по мнению Клавы, и без того красивые.

Клава ушла в детскую, прикрыла за собой дверь и без обиняков спросила:

— Говорите прямо — чего вам надо?

— Тут у меня ребенок…

— Какой ребенок? — перебила Клава и, еще ничего не зная, поняла — в дом пришла беда.

— Ваш муж нагулял, а мать умерла…

— Давайте встретимся, — со свойственной ей решительностью сказала Клава, пытаясь унять внезапно начавшееся сердцебиение.

— Так и я о том, Даша. Диктуйте адрес, а то телефон у меня есть, а адреса нету.

— Нет, я к вам приеду. Прямо сейчас. Давайте адрес.

— Может, так и лучше, — нерешительно сказала женщина. — Поглядите на мальчика…

— Как вас зовут?

— Зоя Михайловна.

— Диктуйте, Зоя Михайловна. Записываю…

Пока Клава искала бумагу и карандаш, входная дверь хлопнула — Даша убежала на работу. Отлегло от сердца.

«Слава богу, — подумала Клава. — Поеду, разберусь, авось удастся отвести беду».

Через сорок минут она позвонила в обитую старым черным дерматином дверь на втором этаже пятиэтажной хрущевки.

Ей открыла пожилая женщина с усталым и добрым лицом.

— Зоя Михайловна? — спросила Клава. — Вы мне звонили.

— Вы не Даша?

— Нет. Я Клава, — и сказала, как придумала еще в дороге: — Бабушка.

Зоя Михайловна ввела ее в крохотную двухкомнатную квартирку, заставленную старой мебелью, в основном кроватями и кушетками так, что нужно было протискиваться, и провела на кухоньку, такую же маленькую. За накрытым клеенкой столом сидел мальчик лет четырех, с огромными, печальными голубыми глазами, бледным до прозрачности лицом, длинными, давно не стриженными русыми волосами, до того похожий на Гошу, что у Клавы затряслись губы и кольнуло в сердце.

— Поздоровайся с бабой Клавой, Вася.

Мальчик встал, поздоровался.

— Иди в комнату. Можешь включить телевизор. На обеденном столе не рисуй.

Мальчик взял со стола альбом для рисования, коробочку цветных карандашей и вышел бочком, бросив не по-детски внимательный взгляд на Клаву.

— Может, чайку вскипятить? Разговор-то долгий.

Клава кивнула и села к столу, оглядывая опрятную, но бедную обстановку кухни, и приготовилась слушать.

Мать Васи Верка была детдомовской. С грехом пополам кончила школу. Директор детского дома выбила ей в полном соответствии с законом комнату в коммунальной квартире, как раз напротив той, где жила Зоя Михайловна, дала приданое и устроила на работу. Первый год регулярно звонила, да Верка и сама заглядывала в детдом, потом звонки стали реже, а Верка нашла новых друзей, молодых, веселых, симпатичных парней и девчат со стройки, на которой работала.

Все бы хорошо, только соседи по квартире попались склочные: вечно к чему-нибудь придирались, устраивали скандалы.

Как-то Вера, встретив на лестничной площадке Зою Михайловну, пожаловалась ей.

— Я этих людей давно знаю. Они еще до вселения Веры зарились на эту комнату, да только не перепало им. Вот злость свою на ней и вымещали, — сообщила Зоя Михайловна Клаве.

Зарабатывала Вера прилично, со временем приоделась, стала заглядывать в хорошую парикмахерскую, и оказалось, что она премиленькая. На дискотеке ее приглашали незнакомые парни, назначали свидания, но свои, со стройки, их решительно отшивали. Верка была достаточно опытной для своих лет — с невинностью и наивностью распрощалась еще в детдоме, как не следил за ними Аргус, педагог по воспитанию, — и не прочь была походить с теми, кто клеил ее на дискотеке. Но ребята со стройки бдели, и в конце концов она стала ходить с одним из них. Это был высокий, стройный двадцатитрехлетний парень, отслуживший в армии, побывавший в Чечне, вопреки уверениям министра, что первогодков туда не посылают, и вернувшийся без иллюзий, немного приблатненным. Миша играл на гитаре, пел, подражая Высоцкому, и лихо бил чечетку. А еще он покуривал травку.

С этого все и началось.

Для хорошей травки нужны были хорошие деньги. Он стал подрабатывать натурщиком у знакомых художников. Фигурой Бог наградил его отменной, приглашений позировать хватало. Но расходы на наркоту росли, денег требовалось все больше и больше. Тогда он уговорил работать по субботам натурщицей и Верку.