Книга Хроника потерянного города. Сараевская трилогия - Момо Капор

Однажды Деспот слушал этого барабанщика в Сан-Франциско, в джаз-клубе «Kirshon Comer», где при входе ему поставили на ладонь печать, чтобы он мог выходить и входить в течение ночи сколько ему заблагорассудится. Там курили гашиш, ели кадаиф, потому что джазмены в то время переходили в ислам, чтобы быть как можно ближе к афромузыке и наркотикам. Он слушал, как обезумевший Макс исступленно ударяет в свои барабаны, аккомпанируя зловещему вою сирен пожарных и полицейских машин, мчащихся по широким авеню. Джаз рождался здесь, прямо на его глазах. Боб любил настоящие вещи, а профессия стюарда давала ему возможность знакомиться с ними без посредников. Больше всего он ненавидел венгерский диксиленд, а также сербский рок, музыку, которая воняла провинцией и ее древним желанием имитировать высшее общество, предлагая всем его собственную трактовку. «То же самое, – говаривал он, – если бы ньюорлеанские джазмены попытались сыграть «Трепала баба лен» так, как это делают трубачи из Драгичева!»

Шум усилился до такой степени, что разговаривать стало просто невозможно. И только неутомимый Балканский успевал подначивать оркестр:

– Интересно, как рокеры в кровати обходятся без усилителя? – орал он, оскалив зубы. – Занимайся любовью, а не войной, это тебе дешевле обойдется!

«А может, эта музыка и создана для того, чтобы не разговаривать?» – подумал Боб, мерно раскачиваясь в пояснице, словно тронулся, не сходя с места, в долгий путь. Спортивная ходьба на длинные дистанции. Он обвел взглядом соревнующихся – на танцплощадке он был самым старым.

В последние годы с ним часто случалось такое. И тут он ощутил страшное одиночество своего шестого десятка. Вокруг него была молодежь, которой полегчало от того, что больше не надо разговаривать. Они танцевали, полностью отстранившись от партнеров, иногда даже теряя их из виду среди прочих танцующих. Они полуобморочно повторяли одни и те же па, не пытаясь проявить в танце хоть какую-то оригинальность. Если музыка делалась громче, они визжали и вскидывали вверх руки, и это было все. Глаза у них остекленели, как будто они уходили в полную бессознательность, прислушиваясь к барабанщику, своему верховному жрецу.

– Sex machine! – вопил молодой барабанщик, которому Балканский подсунул микрофон.

– Sex machine! – вторил, словно дервиши в трансе, молодой хор.

Он с неудовольствием и ревностью заметил, что дочь его смотрит таким же пустым взглядом, как и ее ровесники. Она танцевала здесь, перед ним, но была где-то далеко, вне досягаемости Боба. Словно эта убийственная музыка украла у него ребенка. Изредка ее увлекал за собой какой-нибудь вихрь танцующих, и он временно терял ее из виду, а потом она возвращалась к нему, потная, восторженная, на первый взгляд безумно счастливая. В ее движениях не осталось ни следа от многочасовых занятий балетом. Она уже не была одной из Деспотов – она стала членом всеобщего планетарного стада.

Как это не похоже на танцы его поколения! Для них это была единственная возможность прикоснуться к тому, что можно было любить только издалека. Какое это было возбуждение – почувствовать запах запретной кожи, щекочущий девичий локон у ноздрей, коснуться на спине запретной застежки бюстгальтера (в то время девушки еще носили бюстгальтеры)! Танец был исполнен затаенной эротики – касание бедрами, животами, зашифрованные пожатия ладоней… Правда, в каждом танцевальном зале встречалась парочка-другая танцевальных эксгибиционистов, которые копировали танцевальные па из какого-то фильма, желая с помощью срисованной на глазок хореографии доказать собственную причастность к недостижимому миру на противоположном берегу океана, но их обычно воспринимали как некую разновидность провинциального цирка. Иногда, когда некоторые фигуры им действительно удавались, вокруг них формировался кружок зевак, которые ритмично хлопали в ладони и некоторое время подбадривали их.

Вот и сегодня вечером в «Югославии» танцевала одна такая пара: низкорослая пышка с затянутой талией и роскошной гривой волос и ее, вероятно, ровесник и муж, бывший красавец, одетый по моде шестидесятых, с уже неприлично обозначенным животом. Их танец был взрывным и непредсказуемым. Заученными движениями они проскальзывали под руками друг друга, партнер время от времени бросал свою даму через бедро или протаскивал меж широко расставленных ног, ни на секунду не меняя сосредоточенное, почти окаменевшее выражение лица. Чувствовалось, что они всю жизнь танцуют вместе. Наверное, они встречались (существует ли более глупое определение любви?!) с детства – начиная с гимназии вплоть до окончания учебы, и звездные их часы приходились как раз на танцы: они венчали долгую связь и просто обязаны были вызвать удивление и зависть зрителей. Мгновенно в голове у Деспота пронеслась вся их жизнь, танцевальные вечеринки детства, летние соревнования на кубок лучших танцоров Макарского побережья и приз – торт со свечками, который толкал на сервировочном столике сам шеф-повар ресторана, различные праздники и балы, встречи Нового года и, наконец, дни рождения их детей, на которых они оказывались неожиданно и включались незваными в танцы, пугая собственных наследников и их маленьких ровесников необузданными па рок-н-ролла из фильмов с Элвисом Пресли. Если получится, они встанут из колясок и точно так же станцуют на праздновании Нового года в доме престарелых! Но в этот раз вокруг не было кольца воодушевленных зрителей, так что им чего-то не хватало для полного вдохновения. Никто не обращал внимания на их ловкость, но они танцевали все исступленнее и исступленнее, насквозь пропотевшие, с лицами, искаженными неимоверными усилиями. Окруженные впавшей в транс молодежью, трясущейся не сходя с места и не прекращающей жевать резинку, они олицетворяли некий давно исчезнувший стиль – настоящие заблудившиеся во времени танцоры.

Деспот танцевал, экономя силы, сдержанно, едва обозначая движения, словно ему все это надоело. Так оно и было. Он чувствовал себя опустошенным. Словно его вышвырнули из большого танца и заземлили в этом белградском отеле, и это после всех блистательных залов всех пяти континентов, где он танцевал со своими бесчисленными партнершами. Он прекрасно понимал, что это вовсе не настоящий звук, а его имитация, хотя и довольно приличная. Не хватало ни настоящего места, ни настоящей музыки. Он вспомнил «Студио 54» в Нью-Йорке, где на невероятно чистый, сверкающий зеркальный пол танцплощадки регулярно напускали ароматный туман, настолько густой, что танцоры исчезали в нем. Время от времени с потолка спускались бархатные джунгли разноцветных ленточек или весь зал превращался в трепещущий и прерывистый фильм, демонстрируемый с помощью стробоскопа, в бликах которого неожиданно возникали призрачные лица. В старом бродвейском театре, превращенном в самую знаменитую дискотеку мира, в его овальных галереях кресла были превращены в обтянутые фиолетовым плюшем софы, на которых возлежали пары. Древние римляне едали лежа. Повсюду были мраморные бассейны, напоминающие эпоху падения Римской империи. Там каждый танцевал как хотел, нисколько не руководствуясь стилем того сезона. Именно в этом и был стиль. Один дремлющий негр, стиль которого присвоил себе сегодня Боб, почти не двигался в танце. Ленивый и обмякший, со слегка откинутой назад головой, он чуть подергивался на одном месте, словно был центром мироздания, или осью, вокруг которой вращается вся эта карусель.