Книга Таежный гамбит - Юрий Достовалов

— Или кто пенсне, к примеру, носит, так что ли?

— Дразни, дразни, — ворчал пулеметчик. — Сам-то, поди, не раздумывая с имя расправляешься? Как вон в селе в этом, а? — и злорадно посмотрел на Сташука. Того аж передернуло.

— Ты меня не замай! — одернул он сердито. — Я, может, за свои поступки ответ дам перед революцией!

— Дашь, дашь, коли жив останешься.

— У, подлюка! Тьфу на тя! — и Сташук, махнув рукой, прошел вперед, к голове колонны, где ехал командир на гнедом жеребце.

Но не успел ни достаточно отойти от пулеметчика, ни приблизиться к командиру, как из-за деревьев раздались выстрелы. Пулеметчик, споткнувшись, рухнул лицом в снег. Лошадь испугалась, рванула и понесла сквозь бурелом, грохоча телегой с пулеметом. Командир красных едва успел крикнуть «Занять оборону!», как тут же его жеребец, испугавшись выстрелов, взвился на дыбы и выбросил всадника из седла. Тот со всей высоты грохнулся под горячие копыта. Жеребец взбрыкнул, дернул ногами и угодил копытами командиру в лицо. Под шлемом показалась тонкая струйка крови. Командир судорожно дернул рукой и замер.

Стрельба усиливалась. Ошеломленные красноармейцы метались между повозками, сдергивая винтовки и передергивая затворы. Однако нападавшие действовали быстрее: выскочив на конях из зарослей, они вклинились в паникующую толпу и принялись рубить направо и налево.

Сташук пробовал было взять команду на себя, но, едва успев выхватить из кобуры револьвер, пошатнулся и, запрокинув голову, начал медленно оседать в снег. «Как же так, разве можно умирать так рано, в разгар революции?» — казалось, говорили его глаза.

Разгром длился недолго. Налет был столь внезапен, что красные не успели сделать ни одного выстрела. Когда все было кончено, подпоручик фон Штопф, вскочил в седло и скомандовал:

— В Бойчон!

В селе сразу прошли в избу, где находились раненые. Едва фон Штопф вошел в комнату, как зажмурился от ужаса. Потом все же открыл глаза и заставил себя смотреть. Чтобы запомнить. Трупы Шадрина и Коробова были привязаны к металлическим кроватям и страшно изуродованы. Кожу на плечах Шадрина скальпировали в ширину погон и в каждое плечо вбили по три подковочных гвоздя, изображавших звездочки.

На плечах Коробова вбили по два гвоздя. При жизни он был красавцем, но теперь от этой красоты мало что осталось. Отрезав ему нос, красные вставили в отверстия ноздрей две дымящиеся папиросы. Они давно потухли, опавший пепел погас в густой крови на подбородке.

— Застрелили их позже, прежде дав помучиться, — сквозь стиснутые зубы выдавил фон Штопф. — Похороним хоть по-человечески.

Во дворе офицеры сделали из грубых досок два гроба, уложили туда тела, заколотили крышки и закопали замученных на окраине, в одной могиле, водрузив на ней наспех выструганный из сосны шестиконечный крест.

6

Разведчики капитана Жука дошли до предгорий Сихотэ-Алиня. Вернувшись, доложили, что на расстоянии пяти верст в секторе наступления замечены лишь два небольшие гарнизона красных в поселках Онучино и Сидоровка, по сотне штыков каждый. Мизинов на военном совете предложил ударить южнее этих сел, отрезая таким образом красным пути отступления на юг, на соединение с частями Народно-революционной армии. Все согласились, понимая, что в случае успешной операции им будет открыт беспрепятственный выход к хребту, переход через него и свободный путь на амурскую равнину. Наступать решили полком Худолея на Онучино и полком Лаука на Сидоровку, имея на левом фланге кавалеристов Татарцева — для возможного преследования и уничтожения противника, если таковые понадобятся. О том, что красные побегут на север, Мизинов не беспокоился: там глухая тайга, к тому же масса мелких белопартизанских групп. Полусотню Маджуги Мизинов решил оставить возле себя и в дальнейшем использовать как резерв: слишком уж хороши были казаки, чтобы бросать их в первое же пекло.

На рассвете 15 ноября артиллерия крейсеров охраны открыла огонь по Онучину и Сидровке, находившимся в трех верстах от берега и на расстоянии двух верст друг от друга. Артиллеристов Брындина решили пока не задействовать: снаряды для горных пушек пригодятся позже, во время перехода через хребет и после этого — на плоскогорьях Приамурья. Под прикрытием огня мизиновцы подтянулись как можно ближе к селам и приготовились к атаке. После получасового артобстрела два полка начали наступление ротными колоннами. Слева от полка Худолея, немного отставая от стрелков, по глубокой балке пробирались всадники Татарцева. Одновременно на правом фланге атаковали Сидоровку бойцы подполковника Лаука. С первых же минут наступления подтвердились догадки Мизинова. Красноармейцы, занимавшие Сидоровку, практически не отстреливаясь, покинули село и устремились в Онучино. Стрелки Лаука, забрав правым плечом вперед, окружили отступавших с севера и открыли им вслед убийственную стрельбу. Немногим удалось добежать до Онучина, но зато там, усилив этот гарнизон, они все-таки приняли бой.

Онучино растянулось узкой полоской с севера на юг, и в то время как сидоровцы, добежав до северной окраины, укрепились в избах и за сараями, центральную часть села атаковали стрелки Худолея. Бой разгорелся, затрещал, как головешки костра, среди наступающих появились первые жертвы. Метров за двести до крайних изб села Худолей приказал своим стрелкам залечь.

Рассматривая Онучино в бинокль, Худолей заметил, что красные умело использовали в качестве укрытий воронки от снарядов охранных крейсеров. Теперь каждая воронка представляла собой хорошо укрепленную огневую точку. В двух таких точках Худолей заметил пулеметы.

«Вот зараза! — выругался полковник. — Медвежью услугу оказали нам морячки! Теперь попробуй выбить! Просить огня с крейсеров по укреплениям — бесполезно, слишком долго будет. За это время красные нас прицельно повыщелкивают на белом снегу. Мы тут для них — прекрасные мишени… Что-то надо делать немедленно», — решил он, когда рядом с ним едва привставшего со снега офицера скосила пулеметная очередь. Худолей плотнее вжался в землю. Над головой густо свистели пули.

На правом фланге Лаук, преследуя бегущих, тоже наткнулся на сильный огонь. Бойцы залегли и в ответ начали пальбу по избам и сараям. Вскоре красные стали стрелять реже, но зато прицельнее. У Лаука появились первые жертвы. Подполковник нервничал, вжимаясь в мерзлую землю, от бессилия скрипел зубами. «Не видит, что ли, Татарцев?» — мучительно думал он.

Но Татарцев все видел. Он же и спас положение. Выйдя с кавалеристами из балки к южной оконечности Онучина, он ударил в тыл красным вдоль центральной улицы села. Красные, видимо, не заметили всадников в начале атаки, а потому дерзкий налет конников явился для них полной неожиданностью. Укрывшиеся в воронках в центре села красные в панике бросали винтовки, тянули вверх руки. Кое-кто пытался, отстреливаясь, прорваться к югу. Не щадили никого.

Воспользовавшись суматохой в рядах противника, стрелки Худолея встали в полный рост и с громким «ура» ударили в штыки. Центр села был очищен. Татарцев развернул коней на север и помчался на выручку Лауку. Но внезапно был остановлен фланговым пулеметным огнем с колокольни сельской церкви. Несколько лошадей упали. Остальные, замешкавшись, срочно спешивались и залегали.