Книга Школьные дни Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее

И почему? Почему я сделал с ней последнее, что можно, – предельное? Бьюсь головою – почему, дубина, почему, почему? – но нет мне ответа. Потому что я жалею об этом, тут без сомненья. Если б мог я вернуть ее, где б ни была она сейчас, из ямы в земле или развеянную, как прах над волнами, я бы тут же сделал это. Я бы ползал пред нею. «Тысяча сожалений, мой ангел, – говорил бы я (так я звал ее иногда – мой ангел), – я никогда больше так не сделаю». Но сожаления не действуют, правда? Сожаления, раскаяния. Стрела времени – не обратишь ее. Назад пути нет.

Эти, в больнице, всего такого не понимают. Красота, милость, благодарность – для них это закрытая книга. Они пялятся мне в голову со своими лампочками, микроскопами и телескопами, ищут, где провод закоротило или где тумблер включен, а должен быть выключен. «Поломка не в голове у меня, а в душе́!» – говорю я им, но они, конечно, внимания на меня не обращают. Или таблетки дают. «Проглотите, – говорят он, – посмотрим, починит это вас или нет». – «Таблетки на меня не действуют, – говорю я им, – поможет только плеть! Плетей мне!»

На меня подействует только плеть, Симон, плеть и соляные копи. Вот и вся недолга. Спасибо, что выслушали. Отныне, даю слово, уста мои будут запечатаны. Никогда больше священное имя Аны Магдалены не слетит с них. Год за годом буду трудиться в молчании, добывать соль для добрых людей земли, пока не наступит день, когда больше не смогу. Сердце мое, верное сердце старого медведя, сдастся. И я испущу последний вздох, и благословенная Ана Магдалена снизойдет, прохладная, прекрасная, как всегда, и наложит перст мне на уста. «Идем, Дмитрий, – скажет она, – со мною в следующую жизнь, где прошлое забыто и прощено». Вот так я себе это вижу.

На словах «забыто и прощено» голос у Дмитрия прерывается. Глаза блестят слезами. Вопреки себе самому он, Симон, тронут. Дмитрий берет себя в руки.

– Теперь к делу, – говорит он. – Можно мне остаться на ночь? Можно поспать здесь и собраться с силами? Потому что завтра будет долгий и трудный день.

– Если обещаете, что утром исчезнете, и поклянетесь, что я больше никогда вас не увижу, никогда-никогда, – да, можете здесь переночевать.

– Клянусь! Никогда! Головой матери клянусь! Спасибо, Симон. Вы – прямо что надо. Кто бы мог подумать, что вы, самый правильный, законопослушный человек в городе, скатитесь до пособничества преступнику. И еще одна просьба об одолжении. Вы мне не дадите одежду? Я бы предложил вам продать ее мне, но у меня нет денег, в больнице у меня все забрали.

– Я дам вам одежду, я дам вам денег, я дам что угодно, лишь бы от вас избавиться.

– Ваша щедрость пристыжает меня. Правда. Я с вами скверно обошелся, Симон. Я за вашей спиной зубоскалил. Вы не знали, да?

– Много кто зубоскалит на мой счет. Я привык. Ко мне не липнет.

– Вы знаете, что Ана Магдалена о вас говорила? Говорила, что вы строите из себя почтенного гражданина и человека разумного, а на самом деле вы просто заблудшее дитя. Такие ее слова были: дитя, которое не ведает, где живет и чего хочет. Проницательная женщина, а? А ты, говорила она, то есть я, Дмитрий, – уж ты-то знаешь, чего хочешь, хотя бы это про тебя можно сказать. И это правда! Я всегда знал, чего хотел, и за это она меня любила. Женщины любят мужчину, который знает, чего хочет, который не ходит вокруг да около… Последнее, Симон. Может, поесть дадите, чтобы укрепить меня перед грядущим странствием?

– Берите что хотите в буфете. Я пойду прогуляюсь. Мне нужен свежий воздух. Вернусь не скоро.

Он возвращается через час, Дмитрий уже спит у него на кровати. Ночью его, Симона, будит храп. Он встает с дивана, трясет Дмитрия.

– Вы храпите, – говорит он. Дмитрий с тяжким усилием переворачивается на другой бок. Через минуту храп возобновляется.

Следом он уже слышит, как на деревьях зачирикали птицы. Ужасно холодно. Дмитрий беспокойно топчется по комнате.

– Мне пора, – шепчет он. – Вы что-то говорили про деньги и одежду.

Он встает, включает свет, достает рубашку и брюки для Дмитрия. Они одного роста, но Дмитрий шире в плечах, у него мощнее грудь, талия толще: рубашка на нем едва сходится. Он выдает Дмитрию сто реалов из своего кошелька.

– Возьмите мое пальто, – говорит он. – Оно за дверью.

– Я беспредельно благодарен, – говорит Дмитрий. – А теперь мне пора отчаливать навстречу судьбе. Попрощайтесь за меня с вашим юнцом. Если кто придет разнюхивать, скажите, что я сел в поезд до Новиллы. – Умолкает на миг. – Симон, я сказал вам, что ушел из больницы сам. Это не вполне правда. На самом деле это попросту враки. Мне помог ваш мальчик. Как? Я ему позвонил. «Дмитрий вопиет о свободе, – сказал я. – Поможешь?» Через час он уже был там и вывел меня наружу, как и в первый раз. Все шито-крыто. Никто нас не заметил. Жуть берет. Словно я невидимый. Вот и все. Я думал, лучше скажу, чтобы между нами все было чисто.

Глава 20

Клаудия и Инес планируют в «Модас Модернас» событие – показ для продвижения новых весенних моделей. «Модас Модернас» никогда показов не устраивал, и пока женщины заняты отбором швей, наймом моделей и заказом рекламы, Диего поручено присматривать за мальчиком. Но Диего не до этого. Он обзавелся в Эстрелле новыми друзьями и почти все время проводит с ними. Иногда остается на всю ночь, возвращается с рассветом, спит до полудня.

– Я не нянька, – говорит он. – Хочешь няньку – найми.

Все это Давид докладывает ему, Симону. Одному в квартире скучно, и он едет с Симоном на работу. Вместе у них получается хорошо. Силам мальчика, похоже, нет предела. Он носится от дома к дому, запихивает в почтовые ящики листовки, открывающие новый мир чудес: в нем не только кольца для ключей, которые светятся в темноте, и «Чудо-пояс», растворяющий жир, пока вы спите, а также «Электропёс», который лает, когда бы ни звонил дверной звонок, но и сеньора Виктрикс, астральные консультации, строго по записи; Бренди, модель, демонстрирующая нижнее белье, тоже строго по записи; а также Клоун Ферди, гарантирующий воплотить в жизнь вашу ближайшую вечеринку; не говоря уже о кулинарных занятиях, занятиях медитацией, занятиях по управлению гневом и двух пиццах по цене одной.

– Что это значит, Симон? – спрашивает мальчик, протягивая ему листовку, отпечатанную на дешевой бурой бумаге.

«Человек есть мерщик всех вещей[5], – гласит листовка. – Лекция выдающегося ученого доктора Хавьера Морено. Институт дальнейшего образования, цикл по четвергам, 20.00. Вход бесплатный, пожертвования приветствуются».

– Не могу точно сказать. Видимо, землемерное что-то. Землемер – человек, который делит землю на участки, которые потом можно покупать и продавать. Тебе вряд ли будет интересно.

– А это? – спрашивает мальчик.

– «Уоки-токи». Дурацкое название телефона без провода. Носишь с собой и можешь разговаривать с друзьями на расстоянии.